Виктор Шкловский - Сентиментальное путешествие

А в отдалении – «вас всех давишь» – голодные большевики.

Меня попросили поступить в броневой дивизион на случай. Я сперва пошел в крепость, в отряд Скоропадского.

Меня спрашивали там, как прибывшего из России, будут ли большевики сопротивляться, а один подпрапорщик все интересовался вопросом, кованы ли у большевиков лошади.

Я вышел из крепости по мосту и не помню, почему смеялся.

Прохожий хохол остановился, поглядел на меня и с искренним восхищением сказал: «Вот хитрый жид, надул кого-то и смеется». В голосе его только восхищение, без всякого антисемитизма.

Но я не поступил непосредственно к Скоропадскому, а выбрал 4-й автопанцирный дивизион.

Команда была русская. Все те же шоферы, но более большевистски настроенные. Заграничный воздух укрепляет большевизм.

Кругом была слышна только русская речь.

Меня приняли хорошо и поставили на ремонт машин.

Одновременно со мной в дивизион поступило несколько офицеров с той же целью, как и моя.

Петлюровцы уже окружили город. Слышна была канонада, и ночью видны огни выстрелов.

Стояла зима, дети катались со всех спусков на салазках.

Я встретил в Киеве знакомых. Одни нервничали, другие уже ко всему привыкли. Рассказывали про террор при предыдущих переворотах.

Хуже всех были украинцы: они расстреливали вообще большевиков как русских и русских как большевиков.

Одна знакомая художница (Давидова) говорила мне, что у ее подруги, которая жила вместе с ней, расстреляли в саду (украинцы расстреливали в саду) мужа и двух братьев.

Та пошла, разыскала трупы своих, но хоронить было нельзя.

Она принесла на себе трупы в квартиру Давидовой, положила на диван и так провела с ними три дня.

Петлюровцы шли. Офицеры дрались с ними неизвестно за что, немцам было приказано мешать драке.

А Киев стоял с выбитыми окнами. В окнах чаще можно было встретить фанеру, чем стекла.

После этого Киев брали еще раз 10 всякие люди.

Пока же работали кафе, а в одном театре выступал Арманд Дюкло, предсказатель и ясновидящий.

Я был на представлении.

Он угадывал фамилии, записанные на бумажке и переданные его помощнику. Но больше интересовались все предсказаниями. Помню вопросы. Они были очень однотипны.

«Цела ли моя обстановка в Петербурге?» – спрашивали многие.

«Я вижу, да, я вижу ее, вашу обстановку, – говорил Дюкло раздельно, идя, пошатываясь, с завязанными глазами по сцене, – она цела».

Спросили один раз: «Придут ли большевики в Киев?»

Дюкло обещал, что нет.

Я его встретил потом в Петербурге, – и это было очень весело! – он служил при культпросвете одной красноармейской части в ясновидящих и получал красноармейский паек.

Я не был теперь на его представлениях и не знаю, о чем его спрашивали. Но знаю, что «дует ветер с востока, и дует ветер с запада, и замыкает ветер круг свой».

И в странном быту, крепком, как пластинчатая цепь Галля, долгом, как очередь, самое странное, что интерес к булке равен интересу к жизни, что все, что осталось в душе, кажется равным, все было равным.

Как вода, в которой есть льдинка, не может быть теплее 0°, так солдаты броневого дивизиона, по существу, были большевиками, а себя презирали за службу гетману.

А объяснить им, что такое Учредительное собрание, я не умел.

У меня был товарищ, не скрою, что он был – еврей. По образованию он художник – без образования.

Он жил в Гельсингфорсе с матросами, а в царской службе был дезертир, а мне очень жалко, что я в июне наступал за Ллойд Джорджа.

Так вот, этот художник в Пермской губернии стал большевиком и собирал налоги.

И говорит: «Если рассказать, что мы делали, так было хуже инквизиции», – а когда крестьяне поймали одного его помощника, то покрыли досками и катали по доскам железную бочку с керосином, пока тот не умер.

Мне скажут, что это сюда не относится. А мне какое дело. Я-то должен носить это все в душе?

Но я вам дам и то, что относится.

Уже при последнем издыхании власти пана Скоропадского, когда он сам убежал в Берлин, его пустой дворец еще охранялся.

Кстати, о Скоропадском.

Был Скоропадский избран в гетманы.

Жил он тогда в Киеве, на обыкновенной лестнице, в обыкновенной квартире.

Шел по лестнице какой-то человек, кого-то искал и позвонил в квартиру Скоропадского по ошибке. Открыла горничная.

Человек спрашивает:

«Здесь живет такой-то?»

Горничная спокойно отвечает:

«Нет, здесь живет царь».

И закрывает дверь.

И это ничего не значит.

Так вот, в последние дни Скоропадского (его уже не было, он убежал в Берлин, а его защищали) поймали белые – кажется, кирпичевская контрразведка – одного украинца по фамилии Иванов (студента), а сами-то кирпичевцы-офицеры были из студентов.

Поймали, допрашивали и долго пороли шомполами, пока тот не умер.

Мы не решались на переворот, боясь розни русских с русскими. С. р. в Киеве было довольно много, но партия была в обмороке и сильно недовольна своей связью с Союзом возрождения.

Эта связь доживала свои последние дни.

А меня в 4-м автопанцирном солдаты считали большевиком, хотя я прямо и точно говорил, кто я.

От нас брали броневики и посылали на фронт, сперва далеко, в Коростень, а потом прямо под город и даже в город, на Подол.

Я засахаривал гетмановские машины.

Делается это так: сахар-песок или кусками бросается в бензиновый бак, где, растворяясь, попадает вместе с бензином в жиклер (тоненькое калиброванное отверстие, через которое горючее вещество идет в смесительную камеру).

Сахар, вследствие холода при испарении, застывает и закупоривает отверстие.

Можно продуть жиклер шинным насосом. Но его опять забьет.

Но машины все же выходили, и скоро их поставили вне нашего круга работы в Лукьяновские казармы.

Людей кормили очень хорошо и поили водкой.

А вокруг города ночью блистали блески выстрелов.

У Союза возрождения была своя часть на Крещатике, но ее он не комплектовал и вообще вел себя более чем неуверенно.

Офицерство и студенчество было мобилизовано.

У университета стреляли и убили за что-то студентов.

Гетманцы узнали об измене Григорьева, но все же верили во что-то, главным образом в десант французов.

Опять сроки. Наконец решение, что городская дума соберется и мы ее поддержим.

Ночью я собрал команду, но, несмотря на блески орудий кругом города, за мной пошло человек 15. Остальные сказали, что они дневальные.

Броневиков не было, они стояли в штабе на Лукьяновке.

Взял грузовик, поставил на них пулеметы. Бунчужный (фельдфебель) хотел предупредить штаб, я порвал провод.

Выехал на Крещатик, где должна быть военная часть Союза возрождения. Никого. Но узнал, что сюда уже приезжали добровольцы, хотели арестовывать.