Виктор Шкловский - Сентиментальное путешествие

Миткевич организовал отряд умело и крепко.

Он тоже, как и я, стоял на Днепре заставой впятером. Кругом враждебные крестьяне. Красные (в данном случае – эсеры) заняли барский дом и притворялись, что их много. Одного держали поэтому у дверей и никого не пускали вовнутрь.

Этих людей, с которыми Миткевич уже пообстрелялся, он и привез в Херсон.

У него была тоска по делу, он крепко и цепко влюбился в свой отряд. Как Робинзон влюбился бы во всякую белую женщину, которую выбросило на его остров.

Сколько людей, особенно среди евреев в старое время девственных для власти, видал я за свою жизнь, людей, влюбленных в дело, которое им досталось.

Если поселить в России приблизительно при 10 градусах мороза в одной квартире мужчину и женщину с разностью возраста от одного года до двадцати лет, то они станут мужем и женой. Я не знаю истины более печальной.

Если дать женщине, не знающей мужа, мужчину, она вцепится в него.

Человечество, в общем, создано для суррогатов. Миткевич ел, пил и спал в отряде. Я тоже.

Вызвал я в отряд своих друзей-меньшевиков из Тегинки. Они были студентами-техниками. Приехали усталые, мрачные, запуганные. На другой день после моего отъезда было наступление на казачий лагерь, местность на противоположном берегу реки.

Наступали крохотным отрядом. Крестьяне приняли пришедших суровым вопросом:

«Когда же вы кончите?»

Вообще для русской революции уже нужно привести заинтересованных людей со стороны.

Венгеров, у которого было больное сердце, часто ложился и потом снова вставал. Шли поперек деревни, перелезая через заборы. Белые медленно отступали. В это время наши наступали на Алешки. План был самый элементарный. Лбом в стенку. Собрали людей, больше матросов, посадили на два парохода, подвезли к Алешкам. Дрались, лезли. Белые отступили и ударили с фланга. Побежали. Тонули, переплывая рукава речек. Бросали сапоги и бушлаты. К ночи остатки отрядов вернулись мокрые, почти голые. Выбили наших и из казачьего лагеря. Но вернулись не все. Венгеров сел в лодку, отплыл с несколькими солдатами и сестрой милосердия от берега. А на другой не вышел. Прибило труп сестры.

Мы считали Венгерова погибшим. Искали его, посылали разведчиков на тот берег. Ничего.

Жена его как окаменелая.

Грустными приехали студенты в мой отряд и надорванными.

За день до отъезда приказали батальону, в составе которого они были, опять наступать.

Батальон уже почти растаял. Как-то растерялся.

Приказали наступать. Посадили на плоскодонный пароход «Харьков». На прощанье выдали по полфунта сахара. Совсем похороны получились. Сахар – редкость. Его даром не дают. Молчаливо поехал «Харьков». Лежали. Молчали.

На счастье, пароходик сел на мель, пробился на ней положенное количество времени и вернулся. А наступление было отменено. Устроились мы в крепости довольно чистенько. Нары, рогожи. Телефон. Миткевич сжал интеллигентов крепко, а мне их было жаль, кроме того, я не виноват ни перед кем и поэтому никого ни для кого не обижаю.

Поехал в Николаев. Нет динамита. Начал комбинировать. В результате привез вагон с секритом – каким-то норвежским взрывчатым веществом, – ракеты и дымовую завесу.

А на пакетах с горючим составом дымовой завесы нашли бикфордов шнур.

И открыли мы робинзонское подрывное хозяйство.

Учили бросать бомбы. Закладывать горны. Делать запалы.

Солдаты поумнели и стали важными. Динамит и автомобиль изменяют характер человека.

По вечерам занимался с солдатами дробями.

По России шли фронты, и наступали поляки, и сердце мое ныло, как ноет сейчас.

И среди всей этой не понятой мною тоски, среди снарядов, которые падают с неба, как упали они однажды в Днепр в толпу купающихся, очень хорошо спокойно сказать:

«Чем больше числитель, тем величина дроби больше, потому что, значит, больше частей; чем больше знаменатель, тем величина дроби меньше, потому что, значит, нарезано мельче».

Вот это бесспорно.

А больше я ничего бесспорного не знаю.

На столе лежат кислые зеленые яблоки и мелкие одичавшие вишни. Заперты сады кругом, национализированы.

А собрать плодов не умеют, только солдаты воруют: войска всегда едят фрукты незрелыми. Если бы Адам был солдатом, то он съел бы в раю яблоко зеленым.

Итак, я занимался арифметикой. Поручили нам взорвать деревянный мост через рукав Днепра.

Мост мешал переходить плавучей батарее.

Я не знаю, можно ли взрывать деревянные мосты.

Мост имел средний пролет очень изящной конструкции, из нескольких слоев досок, прошитых дубовыми шипами.

Сняли верхний настил.

Солдаты работали превосходно.

Один большой, страшно сильный, такой большой, что мускулы на нем не выделялись, оказался мостовым рабочим.

Он снимал шпалы – как семечки лузгал.

Студенты работали, очень стараясь.

Солдаты их не любили за еврейство. Мне мое еврейство прощали.

Я для солдат человек странный.

И вот сидят люди на сквозном мосту, делают одно дело и попрекают друг друга.

А один еврей был у нас из комсомола. Фамилия вроде Брахман.

Поступил он добровольцем. Нужно здесь поделиться с вами одним воспоминанием.

На улице города Соложбулака (в Курдистане), а город этот раньше славился листьями, шкурами и павлинами, увидал я раз группу солдат.

Они весело подкидывали ударами сапог, тяжелых сапог, персидскую кошку с привязанной к хвосту жестянкой от керосина.

Кошка то притворялась мертвой и лежала как дохлая, то вдруг, собрав все силы, бросалась в сторону прыжком, но жестянка задерживала, и тут ее ударяли сапогом под живот так, что она как-то натягивалась, летя в воздухе.

Хозяин, перс или курд, стоял в стороне и не знал, как отнять от солдат свою кошку.

Брахман был у нас в отряде этой кошкой.

На войну он попал с целью сразу вылезть в командные курсы. Но его вежливо поймали и сказали – «служи». И на резолюции было написано: «Заставить служить».

И правы ведь.

Брахман боялся бомб.

Заставили бросать. Он приучился. Отнеслись без удовлетворения. А он был грязный, развел на себе вшей, растравил на паху раны, прикладывая листья табака.

Живой, реализированный плакат за антисемитизм.

Но – как его травили!

Мы готовились взорвать мост. Поставили на ферму динамит. В середине повесили колбасы из динамита. Взорвали.

Помню мгновение страшного удара. Мост раскололо, но обломки повисли.

И вдруг пламя на одном крайнем бревне…

Весь мост в пламени через минуту.

Ведь мы не хотели, нам мешала только средняя ферма.

Громадный мост, который строили много лет, высотой около десяти саженей, горит, как куча щепок.

Бедный Миткевич!

Мост горит – демонстративно. И я приложил руку к разрушению России.