Зоя Журавлева - Выход из Случая

Тут диспетчер спохватывался, что это ж Силаньев!

Ведь если послушать инструктора Силаньева при любом Случае с его машинистами, так у всех этих машинистов в аккурат в этот день или накануне случались чрезвычайные бедствия со всеми подряд родственниками: женами, тещами, детьми, одинокими соседками, которые как раз их, голубей, вырастили. А потом, когда Случай проходил все инстанции с минимальным для виновника наказанием, эти родственники, слава богу, вставали со смертного одра. И как-то больше вопрос о них не возникал. До следующего, конечно, Случая…

Старый был у Силаньева, испытанный трюк. И все диспетчеры это знали. Но столь обезоруживающе было выражение скорбных глаз инструктора и всего его вмиг стареющего, сильного лица, что душа диспетчера — тем более почти все были женщины — все равно смягчалась. И на разборе диспетчер бывал лоялен, мелких погрешностей уже не поминал машинисту, иной раз кое о чем, неважном, вовсе умалчивал. Тут диспетчеру еще то было приятно, что Силаньев пришел к нему сам, как к человеку и как к работнику, труд которого уважительно понимает и не старается, как некоторые инструкторы, вину машиниста свалить на нерасторопность диспетчерской.

Своих-то «голубей» Силаньев еще как жучил, это все знали…

На Линейном сейчас народу было немного. Двое — скоро им заступать — играли в шахматы в дальнем углу, как раз под новым плакатом: «Прогульщик, помни, что ты теряешь!» Первый пункт — «уважение коллектива», далее — еще восемь пунктов и, наконец, «льготные путевки в санатории и дома отдыха». Долго кто-то думал небось. «Смешали котлету с мухой», — про себя хмыкнул Силаньев, покосившись на этот плакат. Рядом висело на стенке: «Спасибо, товарищи, за честный труд!»

— Вот это уже про нас, — вслух сказал Силаньев.

Оператор Курочкина оторвала от графика узкие глазки, поморгала, не поняла, что сказал, но улыбнулась доверчиво, потому что заранее разделяла все, что скажет машинист-инструктор Силаньев.

— Дмитрий Никитич, я в Москве слышал, — сказал один из игравших, только что был из отпуска, — машинистов будто переименовать в операторов, никакой тебе классности, и зарплата всем — сто двадцать…

— Вредно тебе в Москву ездить, — улыбнулся Силаньев. — Ты там, выходит, одни глупости слышишь. Лучше бы в театр сходил.

— Не, я ходил. А правда, парни там говорили…

— А чего? Переименуют, — хмыкнул из-за шахмат второй, постарше. — Скажут: чего машинисту на автоведении делать? Двери сам даже не открывает, все автоматика.

— Двери — дело швейцара…

Это встрял резервный машинист Дьяконов, с полгода как получил права и недавно зачислен в группу Силаньева. Он кормил рыб.

Большой был аквариум на Линейном, ухоженный. Рыбы лениво струились меж водорослей в зеленоватой воде, припадали брюхом к ракушкам на дне, зарывались в песок, взмывали вверх резко, как разрывая воду. Помельче — дрались из-за корма, злые, как воробьи, ерошили плавники, крупные — флегмы — неподвижно стояли, уткнувши в стекло носы, пучили большие глаза, словно что понимали. Разные были цветом, красные, с синевой, отливающие в черноту, почти прозрачные, яростно яркие, будто попугаи, и вроде даже с хохлом.

Силаньев ничего в рыбах не смыслил, сроду не сиживал с удочкой, не интересовали его. Но на Линейном создавали домашность. Тут иной раз тоже глядел с удовольствием. Одну — длинную, с узким и хитрым рылом с просвечивающим до неприличия спинным хребтом — почему-то даже подозревал, что она щука. Но умалчивал о своем подозрении, чтоб не срамиться. И не спрашивал, как зовут. Знатоки кругом! А пожрет всех к черту, вот будет номер. И сейчас стояла в зарослях, затаившись, вечно она в сторонке. Рыло длинное, хитрое и словно облизывается. Ну, щука…

Силаньев постучал в стекло согнутым пальцем.

Все заметались, а эта стоит, как штырь.

— Не надо, — сказал Дьяконов, — нервничают. У нас в цеху аквариум завели, так они жить не стали. Дохнут и дохнут. Не климат для них. Грохот, конечно, лязг. Пришлось в красный уголок перевести.

— А ты сколько на заводе отработал?

— Почти девять лет…

— Специальность вроде хорошая.

— Да, — кивнул Дьяконов. — И платили! На корма и булавки жене с головой хватало. Не отпускали, едва ушел.

— Чего ж ушел от хорошего?!.

— От хорошего часто как раз уходят, я, что ли, первый, — засмеялся Дьяконов. — В другом месте, думаешь, еще лучше. А так проживешь, в одном-то цеху, и не узнаешь.

— Не жалеешь? — спросил Силаньев серьезно.

— Нет, — ответил Дьяконов кратко.

— А почему сегодня на аварийные игры не пришел? Играли утром.

— Так вроде, бы, Дмитрий Никитич, один раз в два месяца по инструкции. Я двадцать третьего марта играл, запись есть в формуляре…

— Формуляр я глядел, — Силаньев кивнул. — А тебе пока каждый месяц нужно играть, для тренажа полезно. Да и в удовольствие — сыграть лишний раз, я так считаю.

— Ничего себе удовольствие, — сказали от шахмат. — Хоккей, что ли?!

— Тебе тоже не помешало бы, — сразу обернулся Силаньев. — Прошлый раз медленно из Случая выходил. А Случай я дал пустяковый. Зажимаешься! На время надо играть. — И снова Дьяконову: — Пульт представляешь? Давай сейчас сыграем!

— Тут? — удивился Дьяконов.

— А чего? В шахматы же вслепую играют. Даже по радио. Ну, играешь?

— Попробую.

— Значит так, — оживился Силаньев. — Ты заходишь в тупик на «Триумфальной». Какой светофор?

— По какому пути?

— Раз заходишь нормально, значит по первому…

— Ага, светофор ТР-3.

— Вот именно. Пассажиров высадил. Хочешь тронуться. Не идет.

— РП?..

— Лампа РП не горит, контроль дверей есть, скатывание нормальное.

— Понятно. Сейчас погоняю. Главный вал погоняю. Вперед.

— Не идет, — сказал Силаньев довольно.

— На тормоз?

— Опять не идет!

— Гоняю реверсивный. — Дьяконов даже рукой подергал: так, так.

— Назад — есть, пошла!

— Пятый провод, — сказал, подумав, Дьяконов.

— И думать нечего. А как будешь ехать?

— На резервном уеду…

— Так. Есть, уехал. Довел машину до оборота. Дальше?

За спиной Силаньева давно уже стоял литсотрудник Хижняк, вошедший бесшумно, и губы его змеились непонятной улыбкой. Но то была улыбка удовлетворения.

Хижняк долго не мог привыкнуть, что слово «Случай» надо произносить в метро с большой буквы, всегда — ЧП. Поражала быстрота, с какой оказывались на месте Случая нужные люди: машинист-инструктор, ревизоры, инженеры Службы, механики. На другом производстве и вовсе бы не считалось за происшествие, а тут всякую мелочь расследовали с придирчивым педантизмом — технически, психологически, административно…

А сбоку, для пассажиров… Чем совершеннее техника, тем меньше ее замечаешь. Балерина порхает, как бабочка. Стихи распускаются над притихшим залом легко и празднично, как цветы. Актер так естествен в этом спектакле, что кажется — ему ничего не стоит, живет на сцене в свое удовольствие. Неважно, сколько плакала от бессилия балерина, какое снотворное пьет поэт и что актер упал в обморок после спектакля. Рабочего пота сбоку не видно. И тут метро — как Хижняк неожиданно для себя понял — как раз и смыкается с искусством.