Елена Серебровская - Весенний шум

Да, действительно, Маша долгое время была оторвана от библиотеки. Зато теперь, когда она перестала кормить дочку, поручила ее няне, — Маша не упускала ни одной минуты. В библиотеку она приходила и в воскресенье, к самому открытию, чтобы занять свое любимое место. Уйти можно было когда угодно, в зависимости от обстановки дома.

К «агрессору» несколько раз подходила молодая женщина. Это была не студентка, она работала в библиографическом отделе и давала справки. «Агрессор» ей явно нравился, она любила постоять, опершись рукой о его стол, поговорить с ним шёпотом. Два или три раза они вышли из библиотеки вдвоем.

Маша почему-то заметила это. Она тоже умела не отвлекаться от книги или конспекта, но помехи были спрятаны где-то в ней самой. Фантазия ее постоянно работала с непрошеной силой, размывая все перегородки и заборы, словно река в половодье. А что, если он подойдет к ней однажды и спросит… Что он может спросить? Ну, спросит хотя бы, как ее зовут и не хочет ли она пойти в кино?

И он изредка поглядывал на Машу. Высокий, плотный, широкоплечий парень, черты лица мелкие, немного жесткие, а глаза черные-пречерные. Он был одессит, как выяснилось позднее, и, при всей собранности и серьезности его характера, в глазах его мелькала иногда задиристая улыбка, словно он спрашивал себя и всех окружающих: «И долго мы еще сможем вести этот благочестивый образ жизни и существовать на одной духовной пище?» Обычно он посматривал так перед тем, как пойти перекусить в буфет.

В один из зимних вечеров он окончил работу раньше обычного и подошел к Маше:

— Скажите, вам сегодня непременно надо сидеть до двенадцати или же допустимо отклонение? Хочу похвастаться: сегодня днем я сдал один из самых трудных экзаменов, притом на пятерку. Приглашаю вас выйти подышать свежим воздухом. Насколько я заметил, вы тоже довольно-таки безжалостны к себе…

Неужели же она не имеет права дать себе маленькую передышку? Совсем одичала без посторонних людей, пожалуй, и говорить разучилась.

— Кажется, я уже достаточно устала, чтобы передохнуть, — ответила она, и оба пошли сдавать книги.

«Агрессор» помог Маше надеть пальто, вышел с ней из библиотеки и заявил:

— Познакомимся как следует, заполним анкету: Воронов Евгений Александрович, год рождения тысяча девятьсот двенадцатый, место рождения Одесса, родители служащие, член ВЛКСМ, разведен, детей нет, выговоров в личном деле тоже нет…

«Такой молодой и уже разведен, — подумала Маша и вдруг вспомнила: — а я-то чем лучше…»

Она «заполнила» свою анкету. Женя внимательно слушал, как она говорила: «не замужем, есть дочка». Выслушал спокойно и заметил:

— Что у тебя есть ребенок, я знаю, только хотел вот услышать, кто — сын или дочка.

«Он видел меня накануне рождения Зои», — догадалась Маша.

— Ничего, что я говорю тебе ты? Мы же оба комсомольцы, — начал Женя и, получив одобрение Маши, продолжал: — Теперь, когда мы отдали дань формализму, потому что это формализм и узнать человека по анкете трудно, — хочу попросить тебя помочь мне отыскать Дом учителя. Я год всего в Ленинграде. Мне рассказывали, что это красивый дворец… Сегодня там концерт и выступление литературного кружка, и в числе прочих молодых гениев значится один мой земляк… Свихнулся человек, роман пишет. Он неплохой парень, учитель-географ, кончал Герценовский три года назад. Ты не возражаешь, Маша?

— Я не смогу быть на концерте до конца, потому что Зоя — превыше всего, — ответила Маша.

— Ну, это конечно, это правильно. Послушаем кружковцев, а там посмотрим… Сядем где-нибудь у прохода.

Женя разговаривал учтиво, вежливо, — сразу видно, что он старше Маши, в нем нет никакой угловатости и излишней порывистости. Умный парень. А рассказывает про свою Одессу и про своих умерших уже давно родителей так, что слушать интересно, хотя все это и далеко.

Маша хорошо знала Дом учителя, она там часто бывала в школьные годы. Она водила Женю по лестницам и коридорам Дома, показала библиотеку, привела в зал.

Публика уже собралась. Литкружковцы сидели кучкой — тут были люди разного возраста, пожилые и молодые, женщины и мужчины. Все они пытались писать что-нибудь, стихи или рассказы, некоторые даже печатались. С ними сидел руководитель кружка, литературный критик, имя которого Маша встречала иногда в газетах. Он был очень подвижен, востронос, в очках, и то и дело смешил чем-то старушку с черепаховыми гребнями в прическе, тоже, видно, начинающую поэтессу.

Женин товарищ сразу увидел их и подошел. Он был совсем маленького роста, в пиджачке с торчавшей из карманчика ручкой, очень изящный, тоненький, изысканный. Он притащил с собой за руку и познакомил с Женей и Машей какого-то поэта с длинными прямыми волосами, угрюмого и странного на вид. Женин товарищ, рекомендуя поэта, рассказал, что он пишет замечательные стихи о природе Бразилии и Аргентины. Такие стихи, словно видит сам все, что изображает: огромные кактусы, араукарии, пальмы.

— Не пройдет года, как и ты будешь писать об этом не хуже… если захочешь, — мрачновато ответил поэт. — Надо только обратиться к источникам, я дам тебе книги. Правда, они у меня многие на английском языке…

— Я забыл сказать: Гриневский у нас — знаток английского, преподает языки в военной академии… — объяснил Женин приятель.

Вечер открыл руководитель кружка. Сначала шли выступления кружковцев со своими стихами и рассказами, во втором отделении должен был состояться концерт силами самодеятельности Дома учителя.

Не слишком-то блестящими были стихи и рассказы, прочитанные в этот вечер, но скучно Маше не было: руководитель кружка оказался выдумщиком и врагом всякой официальности, о каждом выступавшем он говорил несколько слов в таком дружески-домашнем духе, что всем становилось веселей, все сочувствовали расхрабрившемуся автору, который хорошо понимал, как далеко ему до Маяковского и даже до Кирсанова. Понимал, а все же читал, вверяя свою судьбу слушателям.

Длинноволосый поэт тоже читал. Он читал о восстании пеонов, он так здорово рассказывал о саваннах, о гигантском дереве сумаума и о «башнях кактусов огромных», что Маша прониклась к нему чувством, в котором удивление смешалось с восхищением. Вот это фантазия — не видеть, а так здорово описать! Он, наверно, очень талантливый. Он читал стихи и о нашей природе, но они не удивляли, они были похожи на сотни других.

Восторженный друг Жени Воронова не мог расстаться с длинноволосым и тогда, когда был объявлен перерыв, после которого состоялся концерт. Маша должна была уходить, и маленький Женин друг увязался с длинноволосым проводить их до памятника Петру, — видно, он жил где-то неподалеку на набережной.