Иван Елегечев - В русском лесу

— Ай, ай, как больно! Зачем ты, одноногий дядька, тычешь в нору и орешь страшным голосом?

— Я хочу разбудить спящих.

— Тебе этого, дядька, не удастся. Грустинцы спят, и их не разбудить никаким способом, пока не минет срок.

— Откуда тебе об этом, пацан, известно?

— Знаю...

— Говори!.. — Тут исполнитель изловчился и схватил грустиненка за ухо и стал выкручивать. — Говори, иначе ты лишишься обоих ушей!

— Пусти, пусти! — завопил грустиненок. — Расскажу, только перестань выкручивать мне ухо!..

Одноногий отпустил, пацан вытер рукавом кафтанчика, сшитого из перьев птиц, слезы и стал рассказывать. Он, грустиненок, в прошлом году осенью слышал разговор взрослых. Говорили: надоело работать на серапионцев, надоело сплавлять плоты, надоело есть худую пищу! Говорили: лучше спать, чем работать! Круглый год спать... Переговорив и согласившись друг с другом, что лучше спать, чем работать, грустинцы обратились с челобитной к Грибному Науну и выменяли у него на три кедровых плота пятнадцать бочек изрезанного на мелкие кусочки гриба-пуна. Для всего племени нужно всего-навсего три бочки пуна. Съешь три бочки — проспишь полгода. А от пятнадцати бочек — спать год с лишним без просыпа. Как договорились, так и сделали грустинцы. Съели пятнадцать бочек пуна, и теперь им спать год с лишним, никому их не разбудить, даже если палить над ухом из пушки. И о себе сказал грустиненок: он не пожелал долго спать, он съел пуна маленечко, оттого он и проснулся, как только одноногий дядька стал шуровать в норе осокоревой веткой.

— Вон оно что! — выслушав пацана, угрожающим тоном проговорил одноногий. — Они ослушались, они устроили себе сон в то время, когда надо работать! Ужо вам!.. — Серапионец высоко подпрыгнул на своей лапости и помчался со скоростью вихря в сторону Камня, туда, где проживал во дворце Великий Наун, повелитель страны Грустинии.

Долго скакал одноногий. Селения, лодки на реке, плоты, нартные караваны, одинокие фигурки следопытов-охотников — все оставалось за ним позади. Он спешил на запад в сторону Камня, туда, где среди утесов громоздился дворец повелителя Грустинии.

Из каменной ниши, выбитой в скале, выскочил караульщик песьеглавец, гавкнул с угрозой: кто такой? Кого надо? Одноногий остановился послушно и выговорил скороговоркой:

— Не задерживай, пожалуйста, меня, караульщик, я тороплюсь на доклад к Великому Науну.

— С доброй или недоброй вестью?

— С недоброй, караульщик.

— Тогда проходи... — Караульщик поднял железную заворину, и одноногий исполнитель очутился в пределах дворца. Мимо него туда-сюда сновала обслуга, все из песьеглавцев — людей с песьими головами. Руки и ноги у них были человечьи, а головы песьи. Говорили они с подгавкиванием. На одноногого исполнителя смотрели свысока: они жили во дворце, служили Великому Науну, а исполнитель имел одну ногу и служил на посылках, и оттого его можно было презирать.

На пути к покоям Великого Науна исполнителю попадались встречно вельможи, одетые в дорогие одежды. Это — советники Великого Науна, безголовцы. Руки и плечи у них имелись, а голова уходила куда-то вовнутрь. В связи с этим они говорили утробно, чревовещательно, как из-под могилья.

Наконец исполнитель предстал перед Великим Науном, который восседал на каменном, оправленном в золото, троне. Восседая и справляя государственные дела, он ужинал. Как и все безголовцы, он не имел головы, но это не мешало ему много есть. Подавали ему и мороженую клюкву, и осетров, и черную икру, и лосятину, и медвежатину, все яства он метал без останову в свою безголовую утробу.

— Зачем, браток, пришел? — обратился Великий Наун к исполнителю, челобитно упавшему перед повелителем на холодный камень, что перед троном. — Рассказывай, я буду насыщаться и слушать.

Одноногий исполнитель поведал: по приказу Великого Науна совершал он побудку, будил от сна грустинцев, чтобы они поскорее принялись за работу. Многие племена разбудил, все благодарили, что заботится о них Великий Наун, понуждает работать. И только одно племя, Щучье, то племя, которое сплавляет плоты на строительство дворца для Великого Науна, не подчинилось, продолжает спать.

— Ага, мои подданные спят, — выговорил Великий Наун, перемалывая в утробе целого осетра. — Это хорошо, пущай они спят, сонных их кормить не надо.

— Им нельзя спать, Великий Наун, — робко возразил исполнитель, не поднимая от земли песью голову. — Они свое отоспали, им пора приспела работать. Они сплавляют лес...

— Ах, да, — легкомысленно всплеснул в ладоши Великий Наун. — Плоты, работа... Тогда их надо заставить проснуться.

— Вот это-то мне и неясно, Великий Наун, — сказал исполнитель, не поднимая головы. — Как их заставить проснуться?..

— Они не просыпаются... Ну что ж... Позови, браток, колдунов и колдовок, ведунов и ведьмовок — пущай эти постараются разбудить от сна грустинцев, это их дело.

— Слушаю!.. — Исполнитель пополз ползком, пятясь, так, чтобы не оскорбить Великого Науна видом своей лапости, и вскоре очутился вне дворца.

Снова по трунде помчался одноногий — к колдунам, звать их на помощь...

А колдуны и колдовки, ведуны и ведьмовки и всякие другие, кто мастер оморачивать людские головы, жили в глухих дуплах и теплых гнездах, искусно свитых из болотной травы, пихтовых веток и багульника на макушках деревьев. Одноногий еще был от Колдовского города далече, а мудреные люди уже знали, кто к ним мчится на одной ноге и зачем. Одноногий только подскакал, только открыл было рот, чтобы рассказывать о грустинцах, которые спят, а колдуны, всем своим многочисленным скопом прокричав: молчи, нам все известно! — велели ему следовать за собой. Исполнителю скакать по трунде не пришлось: колдовская сила подхватила его и понесла по воздуху; через короткое время он снова очутился на бугре, внутри которого в норах спали объевшиеся грибом-пуном грустинцы.

Спящих грустинцев много, тысячи, но и оморачивателей-колдунов прилетело не мало. Принесли они с собой снадобья разные — и зелья, и пахучие мхи, и чертову воду, и наговоры, написанные на бересте, и молитвы, выученные по памяти. Не теряя даром времени, они принялись бесноваться, и скакать, и бормотать, и приплясывать. Кто молитву читает по памяти, кто в нору дудку просунул, вдувает дымное зелье, чтобы спящим разъело глаза и они пробудились бы от спячки. И топают по земле колдуны, и воду кислую в норы льют — напрасно, не просыпаются грустинцы, спят, храпят, носом посвистывают.

Долго усердствовали изо всех сил колдуны и колдовки, ведуны и ведьмовки, все свои зелья в норы вылили, дурманные мхи сожгли, все наговоры перечитали — ничто не помогло, не пробудились грустинцы. Тогда один колдун, самый главный, всунул голову в большую нору, внюхался, и все ему стало ясно.