Иван Елегечев - В русском лесу

Зато как весело она вышагивала по обратной дороге. Дома ждал ее Шакир. А Толя Суранов тащился еле-еле: его не ждал никто, и радости он не чувствовал. Старческая усталость выражалась в его глазах и страх одиночества. «Отберет чужой Шакир мою Катеньку, — говорил он, — опять останусь один на земле...»

Все разом сгорают дотла швырки-поленья, гудит в топке радужное пламя. Катя с Шакиром сидят, тесно прижавшись друг к дружке перед топкой, и неотрывно смотрят в огонь. Уже несколько часов Катя с Шакиром вместе. Посмотрели кинофильм в клубе, прошлись по улице Комсомольской, вместе пришли на смену в котельную, — неохота им расставаться, сидят рядом и смотрят в огонь.

Шакир набросал в топку последнюю порцию дров, запыхался. И оттого молчит. И Катя молчит, приятно ей молчать и чувствовать рядом Шакира.

— А мы завтра в горы уходим, — грустным голосом говорит Катя. — Опять надолго, недели на три.

— А ты не ходи. — советует Шакир. — Не твое это дело — стараться. Мужик ты, что ли?..

— Да ничего, Толя бережет меня, — успокаивает она Шакира. — Только одного его отпускать мне жалко. Я пойду.

— А ты не ходи! — повторяет Шакир. — Пусть, идет один, если хочет.

— Что ты, мне его жалко, — отвечает испуганно Катя. — Как можно? Со мной ему лучше.

— А обо мне ты думаешь? — упрекает Шакир. — Мне без тебя тоже плохо. Как уйдешь, опять затоскую. Без тебя я даже огню не рад... — Помолчав, Шакир добавляет: — Уйдешь, мне опять на горе Сиенитной торчать, чтоб скорее тебя увидеть. Издали хорошо видно.

— А ты не тоскуй, не беспокойся, я приду...

— Знаю, придешь, а все равно тоскливо.

— Ты молодой, с тобой ничего от тоски не сделается, а Толя старый. Ему со мной веселее да и работать легче.

Опять молчание. Катя рассеянно улыбается. Ей приятно слышать, что Шакир тоскует по ней, нетерпеливо ждет, значит, любит по-настоящему. И она любит Шакира. А вот Толю Суранова, которому она вместо дочери, так жалко, так жалко!.. Чудной Толя и одинокий... Он единственная у нее родня на земле. Верный он, преданный Толя... Плохо только, что Шакир ему не нравится. А без Шакира Кате тоже не жизнь...

А у Шакира свои мысли. Вот побыла одну неделю Катя на руднике — опять уйдет. Это все старик виноват. Катя добрая, сиротка, вот и жалеет старика. Проклятый старик, все ему мало, все жадничает. И девку за собой таскает. Шакир злится на Толю, и покорность Кати его раздражает. Он говорит:

— Слушай, Катя, я вот что думаю: давай поженимся.

— Давай, — соглашается Катя. — Но не сейчас.

— Когда же?

— По зиме, когда вернемся со старания.

— А почему не сейчас?

— Я же сказала: в горы ухожу...

Загорелось в душе Шакира от обиды, побледнел, задохнулся. Вскочил, стал швырять в топку поленья. Долго швырял, не может успокоиться. Перестал швырять, стоит перед Катей, большой, гневный, красивый.

— Вот что я окажу тебе, — говорит он. — Хватит мне морочить голову. Решай, сейчас же решай: я или твой старикашка! Поняла? Если он — уходи, чтоб не видел я тебя больше. Если я — оставайся!

— Он, — привстав с поленьев, решительно сказала Катя и, помедлив, повторила: — Он, он, а не ты.

Ушла. Стихли шаги. Шакир упал на колени вниз лицом, затих. Зачем, зачем он полюбил эту упрямую Катю, что нашел в ней хорошего!..

Долго лежал. Почувствовал наконец: пора подбросить в топку дров. Встал: перед ним Катя стоит, руки к нему тянет.

И Шакир протянул к ней свои.

Толя ушел в горы один. Катя его провожала, долго смотрела ему вслед, маленькому, сгорбленному, с котомкой на спине. Не оглянулся Толя — ушел. Катя постояла, пока не скрылась из вида одинокая фигурка, и, вздохнув, пошла своей дорогой.

В хибарке Толи Суранова, как ушел он в горы, встречалась Катя с Шакиром. Каждый вечер приходит он к ней и остается до утра. Если же у него ночная смена, он приходит днем и остается до вечера. Катя еще больше похорошела от счастья и от любви Шакира, синие глаза ее стали еще больше.

Стояла осень, слякотная, зябкая. Давно улетели на юг гуси-лебеди, давно опала листва. Застыли дороги. Выпадал иней. Солнце почти не грело. Неслись тучи, просыпая колючую крупу.

Однажды вечером, в сумерках, из-за опущенных занавесок в окошко постучали. Раз и другой постучали. Катя неохотно оторвалась от Шакира, приподняла край занавески. За окном на улице стоял незнакомый пожилой человек, он махнул рукой, мол, выйди на улицу. Катя обулась и вышла.

— Тебя Катенькой звать? — спросил незнакомец. — А я Ерема, золотничник, с Окуловки. Я от Толи Суранова с наказом.

— С каким наказом?

— Зовет к себе.

— Что с ним?

— Шибко хворый, помога требуется. В устье Натальевского ручья он отлеживается в избушке. Простыл, хворает, тебя звал.

— И шибко разболелся?

— Шибко. Помога ему требуется, — повторил Ерема-золотничник. — Я его хотел привести, а он не может. Послал, говорит: к Катеньке сходи, пошли ее ко мне.

— Ладно. Пойду.

— А найдешь ли Натальевский ручей?

— Найду, — сказала Катя. — Мы в прошлый раз там с ним старались.

Толя Суранов лежал в больнице, врачи признали опасное простудное заболевание легких. На Берикуле бабы между собою судачили: Толе не встать, шибко застудился; переходил он по заледенелым жердкам через речку, оступился, а вода ледяная и до избушки далеко было — не обогрелся. А виновата во всем Катька: Толя звал ее с собой — не пошла. Если б пошла с ним Катька, рассуждали бабы, то старик бы не хворал...

Иные говорили: в такую позднюю осень Толя никогда не ходил стараться в горы; ныне пошел по нужде: его Катька со своим хахалем-татарином выжили...

Катя и без того чувствовала себя виноватой перед добрым Толей. И перед людьми было совестно, что так плохо они думают о ней.

А потом Толя умер, и Кате стало совсем плохо. Она убивалась по старику, когда он, обряженный, лежал в гробу в своей хибарке, когда его несли на гору Сиенитную, где Толя завещал похоронить себя. Однако ей не сочувствовали, иные даже считали ее слезы притворными.

На другой или на третий день, после того как похоронили Толю, к ней в хибарку, где она осталась теперь одинокой, пришел Шакир. Она не сняла с двери крючка, не впустила его. Спустя немного времени Шакир еще наведался, — впустила, и между ними произошел разговор.

— Бабы правду говорят, — сказала она, — я виновата в смерти Толи. Если б я пошла с ним, он не упал бы в речку, не приключилась бы с ним простуда и был бы он жив.

— Смерть найдет причину, — равнодушным, как показалось Кате, голосом сказал Шакир. — Старик был твой Толя, оттого и помер. Мало ли людей по осени купается в речке.

Слова эти не успокоили Катю, она их словно не слышала.

— И на тебе грех, — говорила она. — Ты меня не пустил...

— Ну и что ж, что грех, — так же равнодушно выговорил Шакир. — Я греха не боюсь. И славы худой не боюсь. Болтают, пусть себе болтают, на то язык.