Орест Мальцев - Югославская трагедия

— А где Марино?

Лицо Колачионе омрачилось.

— Погиб на реке Мораве.

— Вы тоже на восток? — помолчав, спросил я.

— Конечно!.. А, синьор Лаушек! — обернулся Антонио к подошедшему чеху. — И ты жив, благородный рыцарь!

— Жив, жив, дорогой Антонио, и рад за тебя!

Друзья расцеловались.

— А помнишь дорогу, которую мы строили прошлой осенью? — спросил Лаушек.

— Помню, как же!

— Вот это она и есть. Для себя ведь мостили, как я и предсказывал. По ней пойдем с Красной Армией на Белград.

— А потом в Италию, да? Большие дела ждут нас, синьоры! Создадим свободную федерацию европейских республик! Выполним заветы Гарибальди!

— И заветы нашего Яна Гуса! — подхватил чех.

Я с волнением смотрел на них. Как хорошо, что люди разных народов вот так, рука об руку, идут к общей большой и прекрасной цели. Вспомнились слова фронтового друга парторга Джамиля: «Нас должно хватить на многое, на далекое…» «Конечно, хватит», — ответил я ему мысленно, с восторгом глядя на растянувшиеся по дороге войска. Сколько их! И все движутся в одном направлении… Пристали к нам и четники. Тито объявил им амнистию. Им прощались все их страшные злодеяния и преступления перед родиной, им разрешалось вступить в Народно-освободительную армию «для искупления вины». «Раскаявшись», они остригли свои бороды и космы жирных волос, вместо королевских кокард нацепили на шапки звезды и шли за нами назойливо, неотступно. Огромной грязной струей влились в широкий светлый поток.

Милетич не мог равнодушно на них смотреть.

— Черт знает что! — ворчал он недовольно. — Как извернулись! Юркие, скользкие! Теперь, если не уследить, облепят нашу «телегу» — и не оторвешь! Прилип же Куштринович… Как бы не завязнуть с такими попутчиками. Их становится все больше. А хороших, честных людей все меньше и меньше, — едва слышно закончил он.

Я понял его. Иован словно боялся произнести имя Ружицы, о которой думал постоянно. Боль утраты была еще слишком сильна, и чтоб хоть немного отвлечься, он заставлял себя думать о другом. Его возмущала история с Катничем: человек сомнительный, перевертень какой-то, не пользуется ни малейшим уважением бойцов и, тем не менее, оставлен у нас политкомиссаром!

— Видишь, — говорил Иован, — как много значит, что у него есть связи в ЦК партии. Я не удивлюсь, если Ранкович потянет его и на более высокий пост. Такие случаи у нас бывают. Надж, например, командир босанского корпуса, погубил почти всех своих людей. Партизаны называли его изменником. Одно время он был даже смещен. А сейчас, по слухам, Наджу поручают командовать армией. Что значит связи! Плохо все-таки, что там, наверху, не считаются с мнением масс. Вот и получается то, о чем я тебе говорил. Помнишь? Замечательные люди, такие, как Байо или Вучетин, как Ковачевич или Четкович, сотнями уходят из жизни, потому что они не щадят себя в бою, вернее, их не щадят, а такие, как Куштринович, остаются и лезут в наши ряды, в нашу партию, и вот с ними-то нам придется строить новую Югославию.

Мысли о будущем сильно беспокоили моего побратима. И хотя он твердо верил в близкую победу, но уже не мечтал, как прежде, о послевоенной беспечной жизни у «синя-моря», «там далеко», где шумит вечно-зеленая макия и розы цветут трижды в году. По-иному звучали его песни:

После гибели Ружицы он решил возвратиться в Белград, а не на родину. Не для того, конечно, чтобы по-прежнему работать в книжном магазине и вечерами любоваться с холма Калемегдана, как за Бежанийской косой Дуная укладывается на ночь солнце, а для серьезной политической работы. Он понимал, что югославскому народу еще предстоят упорная борьба за свое счастье.

И, как бы прикидывая масштабы предстоящих больших дел, Иован все еще сумрачно, но уже с некоторой озабоченностью, поглядывал по сторонам глухой дороги, на серые горы и плешивые холмы, где камень заглушал зелень, на крохотные поля, что террасками раскинулись по склонам, на убогие хатки среди сливовых садов.

Лишь изредка на нашем пути попадалась шумица — лесок, остатки прежних густых боров, давших этому краю поэтическое название — Шумадия.

Почти все эти лески и рощицы находились в руках собственников-кулаков. Они немилосердно их уничтожали на потребу сегодняшнего дня, без мыслей о будущем. И леса превращались в мелкую поросль от пней, да и ту поедали козы. Хорошо еще, если склоны горы не очень круты и почва годится для посева. Там же, где обнажится тощая, лесная земля, которой так много в Сербии, дожди скоро смывают верхний слой, и вот возвышаются вокруг мрачные бесплодные гребни, с которых ветер тучами несет желтую пыль. И это уже не прекрасная, изобильная почва, а лишь ее скелет.

— Этой земле надо вернуть все, что люди так неразумно растратили: ее подлинную силу и красоту, — говорил Милетич. — Вообще тут далеко не то, что в Приморье. Хотя и там народ живет не богаче, но зато он обласкан и избалован теплым синим морем, мягкой и живописной природой. Скалы Далмации увиты плющом, одеты в плащи душистых олеандровых рощ, но и под их сенью пролито не меньше пота и слез, чем здесь, под буками и елями. А ведь все вместе — это одна наша югославская многострадальная земля, которой нужно дать то, чего она была бесконечно долго лишена: счастье мирной и согласной жизни.

Даже подавленный горем и сомнениями, Иован не переставал мечтать о лучшем будущем. Он соглашался со мной, что самое главное — это не сбиться с большого, правильного пути и не растратить энергию народа на какой-нибудь крутой и обрывистой боковой тропинке, ведущей к неясной и сомнительной цели…

Как-то он указал мне на видневшуюся вдали коническую вершину горы, с каменистыми выступами, похожими на искрошенные зубы.

— Это гора Островица возле Горни Милановаца. Видишь, на самой вершине развалины? Там, говорят, был замок и жила в нем королева Ирина, властолюбивая и жестокая. Народ называл ее «кралицей проклятой». Ею и сейчас пугают детей. Есть поверье, будто Ирина Проклятая была любовницей Аждая — дракона, вроде вашего змея Горыныча. Н вот они, по преданию, встречались на тех скалах в часы ветреного заката солнца. Сидели там и думали, какой бы еще мор или войну вызвать среди людей.

Васко, ехавший от нас поблизости и кое-что услышавший, недоверчиво спросил:

— Ты говоришь про Аждая? А разве он есть?

Аждая… тот самый, кто нагоняет на ясное небо черные тучи, убивает людей громами да молниями, хватает длинными когтями тех, кто поверит его лукавым речам, и сажает на цепь в змеиную пещеру?!

Но ведь от Петровича Васко уже знал, что и этот страшный змей о трех головах, и ведьмы-вештицы, напускающие на человека болезни и несчастья, и вурдалаки, встающие из могил, чтобы высосать у спящих людей кровь, — все эти чудовища, о которых любят рассказывать бабушки, существуют лишь в темном суеверном мозгу человека. Их вовсе не следует бояться.