Орест Мальцев - Югославская трагедия

— О чем задумался, Арсо?

Иовановнч вздрогнул и подобрал поводья.

Ранкович ехал рядом.

— Так, о многом… О семье…

— А-а… — Ранкович пристально посмотрел на Арсо, — «Уклоняется…»

Он вспомнил поручение Тито, которое тот дал ему перед отъездом: «помочь» Иовановичу в его работе; подобрать и расставить доверенных людей в дивизиях, отправляемых в Сербию. Намекнуть Коче Поповичу о возможности назначения его в скором времени комендантом Главного штаба Сербии. Как на это посмотрит сам Коча, и находит ли Ранкович его кандидатуру подходящей? Еще бы! Коча — вполне свой человек!

Кроме того, Тито поручил Марко проследить за наиболее полным и беспрекословным выполнением плана «Ратвик» и посоветовал держать пока в секрете от рядовых бойцов прибытие советской военной миссии.

«Посмотри там, — сказал Тито, — как бы Арсо не наломал дров. От моего имени можешь отдавать соответствующие распоряжения и все исправлять на месте».

Теперь, следуя с Иовановичем, Ранкович хотел бы точнее узнать о его намерениях для того, чтобы заранее сообразить, как лучше и незаметнее помешать ему выполнить то, что Тито не одобряет. Он спросил:

— Как по-твоему, Арсо, с чего бы начать в первом корпусе у Поповича?

— Начнем с того, — улыбаясь, ответил Иованович, — что объявим радостную новость: с нами теперь советские офицеры!

— Ты хочешь разгласить военную тайну? — грозно насупился Ранкович.

Арсо в первый момент даже растерялся и уронил поводья.

— Разве это тайна?

— Пока да. Смотри, я советую тебе быть осторожнее… Всякое может быть.

Опять это предостерегающее: «Смотри!» У Арсо защемило сердце. Он вздохнул и погнал коня.

По сторонам шоссе слегка покачивались от ветра высокие заснеженные шелковицы. Казалось, что их окунули в белый воск. Аллея вдали суживалась, и в конце ее уже проглядывала окраина Горного Вакуфа, задернутая сеткой лениво падавшего снега.

«…Кончились дневные занятия. Между бойцами шла беседа, навеянная моей лекцией.

— Я с закрытыми глазами пришел в партию, — говорил Джуро, сосредоточенно наморщив лоб. — А сейчас я мало-помалу начинаю кое-что понимать. — Он посмотрел на товарищей и энергично взмахнул рукой. — Теперь мы знаем, какая у нас после войны будет жизнь. Советская! Так я говорю?

— Тако, тако, — подтвердили бойцы, удивленные тем, что всегда молчаливый Джуро взял да и выразил складно их общую мысль.

— У меня два сына, — продолжал тот с улыбкой. — Они будут учиться… Вот для их счастья мы и пошли в партизаны. Взяли топоры, ножи и пошли.

— А про палки и вилы забыл? — Кумануди выдвинулся из угла, где немножко вздремнул. — Забыл, да? Эх ты, голова еловая!

— Да ведь ты с нами сразу не пошел, — осерчал Джуро. — Ты тогда в Сараево сидел и эти самые бонбоны делал.

— Святая богородица! Что он мелет? И вложила же матерь божья душу в этакий пенек! — Бранко в изумлении выкатил свои желтые глаза. — Как же я мог делать бонбоны, чудной человек, если немцы все у меня отобрали: и лавочку, и сахар, а самого посадили в тюрьму?

Неожиданно Милетич толкнул меня локтем и глазами указал на дверь. В глубоком дверном проеме стоял Вучетин и с ним какой-то высокий худощавый командир в меховой куртке до колен и в опанках.

— Встать! — скомандовал Милетич бойцам. — Это начальник верховного штаба, — тихо сказал он стоявшим поблизости, хотя многие уже узнали Арсо Иовановича.

— Здраво, друзья! — негромко приветствовал нас Арсо.

Партизаны ответили хором:

— Здраво!

Я не спускал взгляда с Арсо. Он приблизился к нам, аккуратный, подтянутый, обликом похожий на кавказца, с проседью в темных волосах. Большие черные глаза его на продолговатом обветренном лице смотрели с чуть смущенной улыбкой.

— У вас опор? — Арсо с любопытством глядел на Кумануди. — Лавочку, значит, отобрали и в тюрьму посадили, говоришь?

— Да, — ответил Бранко робея.

— Из тюрьмы, конечно, удачно бежал и к нам пришел, не так ли? И за что же ты сейчас борешься?

— Как за что? — Бранко взглянул уже смело, по обыкновению чуть нагловато. — Мы боремся так: все, разумеется, за социализм, а, кроме того, каждый имеет в виду еще и свое. У меня, например, есть в Сараево маленькая лавчонка — кондитерская.

— Он лавочником был, народ обманывал, — заметил кто-то.

Лоснящееся лицо Бранко побагровело.

— Я честно торговал, но, ясно, свою выгоду соблюдал, а то зачем же и торговать, — сердито возразил он.

— Понятно, — сказал Иованович. — А ты за что воюешь? — повернулся он к Филипповичу.

Джуро потер хрящеватый нос, собираясь с мыслями, и, подумав немного, ответил:

— За свою землю, друже Иованович. Хочу, если бог даст, свою землю пахать, а не кулацкую.

— А зачем тебе земля? — ехидно поддел его Бранко. — Ты же лесоруб. И потом скажи, куда ты дел свою землю, если она у тебя вообще когда-нибудь была? Пропил?

— У меня была не земля, а горе пополам с камнем, да и ту кулак взял за долги, когда случился неурожай.

— Ну, конечно. Всегда вы так, голанцы. [56] Голые, бедняки. А вот мой отец — тоже селяк, но мудрый, бережливый и экономный — умеет скопить копеечку на черный день. Меня вот в люди вывел и сам на жизнь не жалуется. Есть где попасти коз и нарубить дров, а землицы у него не так много, всего восемнадцать рал. [57] Около трех десятин.

— Восемнадцать рал? — изумились бойцы. — Это ж на целую неделю пахоты! Сколько у твоего отца работников, признавайся?

— Не считал, но летом бывают, убирают на поле хлеба, а в саду сливы.

— Постой! А как он после войны в новой Югославии собирается жить? — спросил Филиппович.

— Еще лучше.

— Это как же — лучше?

— Друг Тито даст каждому хозяину трех-четырех немцев в работники. Платить им, ясное дело, не надо будет.

— А зачем твоему отцу работники, когда у него отберут лишнюю землю?

— Кто отберет? Ты что ли? — Бранко недобро взглянул на Филипповича. — Святая богородица! Ну и брякнул, видишь, даже сам сконфузился. Забыл, небось, что говорил политкомиссар Катнич. Разрешите, я ему напомню. — обратился он к Иовановичу, щеголяя вежливостью. — Ведь мы с тобой, Джуро, единое целое: твой отец — селяк и мой отец — селяк. Крестьяне, бедные и богатые, все сейчас воюют с немцами. Как же ты отберешь у моего отца землю? Это ж и моя земля!

Джуро не находил подходящих слов, чтобы возразить Бранко и отстоять свою точку зрения. Он растерянно взглянул на Иовановича.

Тот вместе с Вучетиным подсел ближе.

— Как их звать? — спросил он нахмурившись.

Вучетин назвал имена спорящих.

Бойцы вплотную окружили Арсо, ожидая от него убедительного разъяснения.

А он, немного помолчав, сказал:

— Я вам расскажу такой случай. Был в Белграде один фабрикант, делал кастрюли. Немцы отобрали у него мастерскую и стали в ней собирать минометы. Да еще изнасиловали дочь фабриканта. В общем здорово обидели его, и он со зла на них ушел в партизаны. Или вот другой случай: жил торговец, любил короля, уважал Гитлера, но немцы, не считаясь с этим, взяли его сыновей в заложники, а потом расстреляли их, — и он тоже подался в партизаны. Таким образом, и фабрикант, и торговец пошли против фашистов, но только из чувства личной мести. Оба они оказались даже в компартии. Но я думаю, что партия от этого мало выиграла. Они могут быть, впрочем, хорошими бойцами, а вот насчет того, чтобы стать настоящими коммунистами, — тут я сомневаюсь. В будущем нашей партии как бы не пришлось освобождаться от них, а возможно даже повести с ними борьбу. А сейчас не страшно, что они с нами. Важно, чтобы потом они не увлекли за собою простых людей, не искушенных в политике. А этого не случится, потому что наши простые люди доверяют одной только коммунистической партии, которая последовательно отстаивает их интересы.