Орест Мальцев - Югославская трагедия

Скучный и постоянно как бы сонный Мачек оживлялся лишь в присутствии Катнича. Особенно восхищали его речи политкомиссара. Слушая его разглагольствования, он весь как-то напрягался, словно силясь запомнить каждое слово и выражая готовность сейчас же исполнить любое приказание. Естественно, что Катнич заметил его и, как «настоящего пролетария», принял в партию; секретарем же партбюро Мачек стал вскоре после того счастливого случая, когда он первым удачно приветствовал Тито, заехавшего в батальон при отступлении из Боснии. Слова «мой юнак», сказанные Тито по адресу Мачека, неизменно служили ему прекрасной рекомендацией.

По зову секретаря бойцы и командиры молча собирались на лесной поляне, перед скалой с небольшим углублением, где Катнич устроил себе жилье.

Джуро Филиппович пришел на митинг с нашим старым знаменем, немного обгоревшим при взрыве тоннеля. Обожженное, продымленное, простреленное во многих местах, это знамя с каждым днем становилось для бойцов все более дорогим и все более святым символом, символом их чести. А вчера им прикрыли тело Вучетина перед тем, как похоронить его на краю ущелья, рядом с безымянной могилой двух партизан. И сейчас, сгрудившись у своего знамени, бойцы вполголоса повторяли вслед за Марко Петровичем стихи из «Горного венца» Негоша:

Торжественные и мрачные заклятья звучали с силой и страстью, как будто словами сердара [70] Сердар — окружной старейшина. Вукоты партизаны проклинали тех предателей, один из которых убил Вучетина.

Катнич поднялся на плиту известняка, возвышавшуюся над землей, как трибуна, и заговорил надорванным, тихим голосом:

— Друзья мои, юнаки! У меня недостает слов, чтобы с нужной силой выразить нашу общую горесть и гнев. Еще и сегодня я не могу собраться с мыслями. То, что случилось, потрясающе невероятно. Я до сих пор не могу этого постигнуть, не могу примириться с тем, что с нами нет Томаша, нет нашего дорогого друга, героя народно-освободительной войны и непреклонного, пламенного патриота. Мы не знаем, кто этот коварный враг, этот подлый изверг, этот немецкий агент, убивший из-за угла нашего командира. Но увы, кто бы он ни был, а камень, брошенный в воду, не выйдет обратно из реки! Юнак из рыцарского рода черногорцев не вернется в наши ряды. Мы плачем, но в то же время тверды, как гранит, и нас нелегко уязвить… Мы не должны падать духом, юнаки. Нас ведет к победе друг Тито, он тоже плачет и печалится вместе с нами. Да, он плачет, как и мы. — Катнич демонстративно вытер себе глаза большим клетчатым платком. — Он плачет, но не дрожит в его могучей руке светоч веры в наше лучшее будущее. Угасло сердце героя Томаша Вучетина, но его имя вечным и святым огнем будет гореть на скрижалях нашей истории…

Бойцы слушали, не поднимая голов, а может быть, и не слушали вовсе, погруженные в свои мысли. И я думал о том же, о чем думали все: о Вучетине. Какой это был хороший, кристально чистый коммунист, преданный друг Советского Союза. Свои силы он черпал в идеях Ленина — Сталина, а вдохновение — в великом советском примере. Об этом Катнич почему-то не сказал в своей речи… Вучетин, настойчивый, спокойно-энергичный, удивительно постоянный, отрицал устаревший взгляд на черногорцев, будто они деятельны лишь в одном случае: тогда заслышат клич на битву; это мол их стихия. Нет, Вучетин был бы замечательным строителем новой Югославии. Иован отчасти прав: без таких, как Вучетин, трудно будет завтра… Он умел найти путь к сердцу солдата. Он никогда не прятался от опасности. Все его любили. Он сердечно относился ко мне. И я не стыдился навертывавшихся на глаза слез, когда стоял над его свежей могилой… Не забыть мне его худого, бледного лица с ласковым прищуром серых спокойных глаз, его исповеди у придорожного распятия возле Синя, его страстных мечтаний о будущем…

Никто сразу не обратил внимания на хищный, рокочущий звук.

Я взглянул вверх. Над поляной, невысоко в небе, кружил ширококрылый двухмоторный самолет с застекленным тупым передом фюзеляжа. Старый знакомец: «Юнкерс-88». Бомбардировщик повернулся носом вниз и, завывая, устремился к земле. Кто-то успел крикнуть:

— Авион!

Кича Янков, сорвав с глаз очки, замахал ими:

— В укрытия!

Все бросились в ущелье. Янков побежал к дежурным, стоявшим у зенитного пулемета. Катнич и Мачек спрятались быстрее всех в углубление скалы, возле которой стояли.

Рванула бомба, расщепляя стволы деревьев, разбрызгивая камни. Края ущелья поползли оседая. Нас обдало горячим и тугим воздухом.

Еще заход…

Опять свист летящей бомбы, оглушающий треск, сверлящее шипенье и визг осколков.

— Что делается! — говорил Лаушек, стряхивая с себя комья земли. — Ну и денек! И, как нарочно, солнце так медленно садится! Земля так медленно вертится!

И еще заход, пике… Но тут раздалась быстрая команда Кичи:

— Огонь!

Послышался равномерный торопливый стрекот, похожий на постукивание пневматического молота.

Мы подняли головы.

Несшийся на нас почти по вертикали самолет вдруг скользнул на крыло и, распустив за собой в небе черный шлейф дыма и огня, врезался в деревья и, с резким треском ломая ветки, рухнул на землю. Огромный столб дымного пламени взвился над лесом. Оглушительный взрыв потряс воздух, горячей волной обжег нам лица.

Бойцы выскочили из ущелья, шумно выражая свой восторг. Подбегали ко мне, поздравляли и кричали: «Спасибо!». Ведь «Юнкере» был сбит огнем одного из тех крупнокалиберных пулеметов, которые сбросили возле Коницы наши, советские летчики…

Милая, далекая моя родина! О, как я счастлив и горд за тебя!

Когда наступили сумерки и посвежевший ветер потянул прочь дымную наволочь, командиры собрались возле Кичи Янкова. Как-то само собой разумелось, что только он сможет заменить Вучетина! Кроме того, по боевым приказам он всегда назначался заместителем командира батальона на случай выбытия Вучетина из строя.

Кича, ссутулившись, сидел под дубом, плотно стиснув толстые губы, наморщив и без того морщинистый широкий лоб. Впервые Кича не спросил, где Катнич, и не стал его дожидаться. Обведя нас медленным взглядом, он сказал:

— Я вот какой делаю вывод: среди нас действуют предатели. Предатели и тому подобные сволочи! Мы можем и не подозревать, что рядом с нами находится человек, который только ждет случая, чтобы воткнуть кому-нибудь из нас нож в горло.