Николай Дементьев - Какого цвета небо

– Но Гусь-то ведь не мог опьянеть, – растерянно сказал я. – Он-то ведь себе на уме, как же он Венку бросил, ведь могла милиция. Да и Лена…

– Снеси его в машину, – сказала Татьяна.

Я нагнулся, взял Венку на руки, как ребенка, – он только замычал, зачмокал сладко во сне, – понес его к машине. В ней спала на заднем сиденье Аннушка, по-детски подложив обе руки под щеку, свернувшись калачиком. Я положил Венку на землю, разогнулся в растерянности.

– Результативно? – сбоку спросил меня Гусь.

– Как же ты Венку-то так бросил?!

– Некогда, видишь ли, было! – Он кивнул значительно на Аннушку, по-прежнему с любопытством спросил: – А ты тоже результативно? Ну, впрочем, у нас-то с Лямкой это не впервой.

Не знаю уж, что на моем лице было, только Кешка испуганно попятился, даже приподнял руки, защищаясь.

– Погоди, Гусь, и тебя жареный петух клюнет! – сказал я. – В самое темечко и когда ты не ждешь, для того он и жареный!

– Ну-ну, пошутил и – будет! – уже чуть улыбаясь, сказал он; мне даже показалось, что он сейчас убежит. И, самое главное, ничуть меня это не удивило, что он может вот так запросто убежать, кинув Аннушку.

– А где Лена?

– Мы, понимаешь ли, вели себя несколько вольно, – виновато ответил он. – И Венка совсем окосел. Ну, а она же чистюля, наша Аленушка. Ты что, ты что?! – И снова попятился.

– А она была… в порядке?

– Да не совсем. Но что мы могли? Убежала на поезд.

– Простите, что вмешиваюсь в мужской разговор, – сказала Татьяна, подходя к машине; глаза' у нее были совсем зеленые. – Еще раз простите, но я частично слышала ваш мужской разговор, – и посмотрела на меня пристально, – в части жареного гуся, простите, петуха! – И не улыбнулась.

Бываю иногда и я понятливым. В единый миг сграбастал Гуся, завернул ему руки за спину, перекинул все его долговязое тело наиболее выразительной частью кверху. А так как Гусь еще пытался рыпаться, применил болевой прием, проведя костяшками пальцев по межреберью. Гусь охнул и сник. Татьяна сняла ремень со своих брюк-эластик, – надежный такой ремешок, витой, как плетка. Не знаю, чем бы это кончилось, только Кешка вдруг заплакал, тихонько так и по-детски жалобно. Татьяна плюнула, пошла, вдевая ремень в брюки. Я разжал руки, Гусь вскочил и – я даже на стометровке не видел ни у кого такого финишного рывка! – умчался.

– Как ветер! – сказала Татьяна, и губы у нее презрительно скривились. – Посадим Аннушку, устроим Венку рядом с ней и – поедем!

Аннушка не проснулась, привалилась головой в угол машины. Усадили Венку – он ткнулся в другой угол, – захлопнули дверцу. Я сел за руль, Татьяна – рядом со мной. Ключ, на наше счастье, оказался на месте. Я проверил на всякий случай бензин и воду, стал проверять масло.

– Уж не ждешь ли ты Кешку? – таким голосом спросила Татьяна, что я только поскорее завел машину.

Проехали по шоссе с полкилометра, когда молчавшая Татьяна вдруг сказала:

– Какой спортсмен пропадает! – и во весь голос стала декламировать: – «Гарун бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от орла!…»

Тут и я увидел Кешку: он стоял на краю шоссе и махал нам рукой, даже улыбался, кричал что-то.

– Нет! – с проникновенной убежденностью сказала Татьяна. – Помирать буду – не забуду!…

Здесь и я увидел у Гуся забытый нами коврик, подъехал, притормозил. Татьяна потянулась через спинку переднего сиденья, открыла заднюю дверцу, придержав одновременно Венку. Гусь вкинул коврик, полез сам. Татьяна уперлась ладонью в его растрепавшуюся женскую прическу, сказала:

– Минутку, сеньор. Как вы оказались здесь раньше нас?

– Так вы же вон какой крюк делали, а я – напрямик!

– Закрой дверцу с той стороны, – спокойно сказала Татьяна.

С лица Кешки мгновенно слетело оживление.

– Ванька, у меня даже денег на билет нет, – затянул он.

Я сунул руку в карман брюк, достал единственный рубль, но Татьяна взяла меня за руку.

– Да как же он до дому-то доберется? – шепотом спросил я.

– А так же, как всю эту гадость сегодня проделывал! – И губы у нее опять начали кривиться.

– А, черт! – сказал я и дал газ.

Татьяна молчала. Потом включила радио, положила голову мне на плечо. Так мы и ехали. И мне почему-то уже стало казаться, что с мамой ничего не случилось за время моего отсутствия, и даже что она поправится, обязательно поправится! Я представил, как расскажу маме, какая удивительная Татьяна, а мама все поймет. А после Татьяна зайдет к нам, и мама снова обрадуется, потому что увидит в Татьяне все то же, что увидел сегодня я, а раньше – почему-то видел. А мама, возможно, и раньше видела, ведь она поумнее меня.

И вот эти уже уверенные думы о маме, щека Татьяны, доверчиво прижимавшаяся к моему плечу, послушное и могучее движение машины буквально каждым километром все дальше и дальше отодвигали то неприятное, что было сегодня. Я прибавлял и прибавлял газ, точно хотел как можно скорее и подальше уехать от плохого, что было в Солнечном.

– Давай-давай! – шепнула Татьяна.

Как мы в целости и сохранности подъехали к Ленинграду, объяснить не берусь.

– Вот это прокатились! – возбужденно сказала Татьяна, облизывая пересохшие губы, когда я перешел на нормальный режим езды, завидев издали мотоцикл с гаишниками. – Позвольте, молодой герой, я вытру ваш потный лобик! – насмешливо договорила она, провела платочком но моему лбу, и мы неожиданно поцеловались, из-за чего я чуть не врезался в афишную тумбу. – Ну ладно, хватит, погусарствовали! – И Татьяна положила прохладную ладонь на мою руку.

По городу я ехал осмотрительно и даже боязливо. Татьяна вдруг сказала, поглядев на наших однокашников:

– Слушай, Павел Павлович – настоящий работник, ты знаешь, как его больные ценят! Лукерья Петровна для дитятки ничего не жалеет, а сынок?! Когда он еще заехал за мной и Гусь похвастал, сколько они выпивки взяли, я сразу поняла, что… – она покраснела, но не перестала глядеть на меня, – что речь идет о результативности, и так мне противно сделалось!… – И стала уже смотреть мне прямо в глаза. – Если бы ты нас не ждал, не поехала бы!

– И я то же думал, когда стоял с Леной.

– И у Аннушки отличные мать-отец…

Я сказал как можно мягче:

– Вообще-то мне кажутся слегка упрощенными эти разговоры: родители – хорошие, дети, значит, обязательно плохие. Или наоборот. Возьми Гуся, Лену: у всех по-разному, да?

– Куда? – спросила вдруг Татьяна, когда я хотел ехать по Фонтанке через Невский, чтобы попасть в Дачное, где Дмитриевы только что получили квартиру. – Сначала – к Валентине Ивановне!

Я успел включить сигнал, свернул налево, поехал к Московскому вокзалу.

– Знаешь, Танька, я не знаю, что у нас с тобой будет дальше. Но уже и за то, что у нас с тобой было, за то, что ты такая, спасибо тебе! – Еле успел затормозить у Московского вокзала, сказал для полной убедительности: – Как мужик тебе говорю!