Николай Дементьев - Какого цвета небо

– За это – тоже спасибо, – просто ответила она, и глаза ее вдруг опять слегка позеленели. – А это я тебе – уже как баба говорю!

– Сильно мы с тобой повзрослели разом, ничего не скажешь! – И я поехал вокруг сквера на площади Восстания, потом по Старо-Невскому, как и сейчас в обиходе его называют, свернул на проспект Бакунина, доехал до Херсонской, остановился.

– Спят, голубчики? – спросила Татьяна, оборачиваясь назад, и лицо у нее было какое-то странное.

– Ты что? – шепотом спросил я.

– Иванушка-дурачок! – сказала она и стала выходить из машины.

Я вспомнил хозяйственность Венки и Лены, закрыл машину, ключ спрятал в карман. Стали подниматься по лестнице. Татьяна вдруг остановилась.

– Может, мне лучше все-таки не ходить, а?

И так мне обидно вдруг стало!

– Как хочешь…

– Ну ладно, ладно, – прошептала она и даже по руке меня погладила.

В прихожей наткнулись на Виктора Викторовича. Он внимательно оглядел Татьяну, точно это его собственный сын явился с невестой, кивнул ей, сказал мне:

– Валентина Ивановна ела, потом спала, потом чаем напоил.

– Спасибо. А Светка?

– Спит уже. А Зины все нет. – Он поглядел на часы.

Поглядел и я: девять часов вечера. Как же это я времени-то не заметил?

– А меня так и не узнаёте, Виктор Викторович? – волнуясь, спросила Татьяна. – Мы же в прошлом году у вас в цеху были на практике.

– А, Соломина, – узнал он.

– Я хочу проситься к вам на завод, – еще сильнее волнуясь, сказала она.

– Ты?! – Он вытаращил глаза, снова стал Веселым Томасом. – У нас, знаешь, грязно: запачкаешься!

– А я могу и по-другому одеться, – уже весело сказала она. – А ручки – вымыть после работы. – И засмеялась.

И это понравилось Пастухову, он улыбнулся, уже совсем иначе глядя на Татьяну.

– Зайди как-нибудь, потолкуем.

– Вот спасибо! – по-детски обрадовалась она.

А я стоял и со стороны наблюдал всю эту сценку. По-прежнему мне не верилось, даже просто диким казалось представить Татьяну у нас в цеху!

Дверь в нашу комнату открывал медленно и боязливо. Но сначала услышал включенный телевизор, а потом увидел и маму: она сидела в кресле напротив него.

– Мы с Таней пришли, – сказал я.

Мама обернулась медленно, нашла глазами Татьяну, и лицо мамы стало вдруг таким радостным, будто она все время ее ждала.

– Танечка! – сказала мама. – Танечка!

– Я, Валентина Ивановна, я! – Татьяна вдруг заплакала, упала на колени у кресла и ткнулась носом маме в грудь.

Я схватил чайник, выскочил на кухню. Неужели и мама знала все про меня и Татьяну и – молчала?! Никак не мог попасть струей воды из крана в чайник, потом – газ не зажигался. А может, мама просто рада видеть свою бывшую ученицу? Тоже, конечно, возможно…

Подошел к двери в комнату, остановился. Татьяна говорила:

– Мы любим друг друга, Валентина Ивановна, любим!

– Ну-ну, дурочка… Да все будет хорошо, все будет хорошо. Я скоро умру… Подожди, у меня мало времени и сил. Я вырастила его одна, без отца… – Потом было молчание, потом мама сказала: – Иди, пусть он отвезет Лямину и Дмитриева по домам, а сама – останься. Нам с тобой надо как следует поговорить. – И я вдруг понял, что мама слегка улыбается. – Поскольку до второго такого случая я могу и не дожить.

Я, отскочил от дверей. Татьяна вышла, посмотрела мне в глаза, обняла за шею, поцеловала, сунула мне деньги в карман, ушла в комнату.

Я спустился вниз, отвез сначала Лямину – мы рядом живем, – потом Венку. Были, само собой, кое-какие разговоры у меня с их родителями, не без этого. Павел Павлович вышел сам загнать машину в гараж, спросил меня о маме, потом посмотрел на меня внимательно, сказал, точно со взрослым советовался:

– А может, Вениамину сначала все-таки пойти поработать, как ты думаешь?

– Не знаю, – честно ответил я. Распрощались, пошел я к метро, и перед глазами у меня стояло плачущее лицо Венкиной мамы Лукерьи Петровны, доброе лицо и растерянное. Идиот Венка, круглый идиот! И ведь мама у него здоровая, и отец – рядом!

У самой станции метро «Дачное» увидел стоянку такси, сел в машину, доехал до дому.

Мама все сидела в кресле. На Татьяне был ее фартук, а на столе – разогретый суп и котлеты. Кто же их-то сделал, неужели Вить-Вить?

Когда вымыл руки и сел за стол, даже скулы у меня свело: ведь целый день ничего не ел! Не знаю, как ест удав, не видел, но вызови он меня на соревнование, еще неизвестно, за кем бы осталась победа.

А дальше произошло уже совсем фантастическое: я заснул за столом! Расскажи мне кто другой такое, никогда не поверю!

Утром проснулся от будильника и – раздетый, честь честью в постели. Кто же меня, спрашивается, укладывал и раздевал, ведь мама-то не может?… Наверно, Вить-Вить,

– Хорош женишок! – сказала мама со своей постели. – Невесте и кровать ему раскрывать надо, и укладывать, как дитятю малого!

В цеху сегодня было, как всегда, и – тоже слегка по-другому.

Громадная, высоченная и широченная коробка сборочного цеха, с фермами перекрытий и опор, с застекленными потолком и стенами, была заполнена шумом работающих станков, гудением моторов. Ее точно распирали лязг железа, пронзительные сигналы мостовых кранов, тяжкие удары и продолжительные вздохи прессов. Ноздри приятно пощипывал запах масла и железа. И работа была обычной. В нашу выпускающую бригаду приходила уже собранной ходовая тележка экскаватора с установленными на ней траками-гусеницами; с противоположной стороны цеха – поворотная часть с дизелем и лебедкой. Мы должны были установить поворотную часть экскаватора на его ходовую тележку, навесить стрелу, укрепить на ней ковш, запасовать тросы, поставить кабину, крышу. Полностью смонтированный экскаватор уходил на испытательную станцию, затем демонтировался, упаковывался и отправлялся с завода.

Бригада наша состоит из пяти человек, по словам Белендряса – из пяти богатырей. Возглавляет ее Вить-Вить, который во время монтажа почти не бывает Веселым Томасом. Затем следует могучий, как дуб, Ермаков, прозванный Белендрясом. Ему тоже под тридцать, как и бригадиру нашему, и он тоже женат. Жена работает у нас же на заводе медсестрой в медпункте. Полную аналогию нарушает только то, что вместо Светки у них Женька, серьезный человек, закончивший первый класс. Третьим идет дядя Федя – Федор Кузьмич Лаптев. Всю жизнь он проработал на заводе, воевал еще в гражданскую, а после – и в Отечественную, уходил на пенсию, получил почетный пропуск на завод и – вернулся на участок. Четвертый – Филя Сытиков. Он старше меня на пять лет, пришел на завод после армии, живет в общежитии, собирается жениться. Но уж очень он некрасивый, и мне даже не понять – почему? По отдельности все черты лица у него нормальные: и глаза, и нос, и рот, и прочее. А вот все вместе – некрасиво.