Николай Дементьев - Какого цвета небо

– А возможно – и весь завод! – добавил Филя.

– Если у вас жена – газетчица… – начал я.

Но Белендряс перебил меня, прогудел успокоительно у Татьяны над головой:

– Да ты не слушай, Танюша, этих зубоскалов, не слушай!…

На участке нас ждал Миша с Сучковым. Этот верзила оказался ростом с меня и всем нам сразу понравился. Было в нем что-то общее с Ермаковым, хотя внешне они и не походили друг на друга: Сучков был худым, длинным, огненно-рыжим, в частых и крупных веснушках. И глаза у него были совершенно по-детски прозрачно-голубые, будто слегка изумленные. Знакомясь с нами, он молчал, чуть улыбался, с детским любопытством оглядывая цех, Катю-маленькую на кране, уже почти смонтированный экскаватор.

– В каких родах войск изволили служить? – спросил его дядя Федя.

Сучков по-журавлиному склонился над дядей Федей, тоже спросил:

– Можно пока на «ты»?…

– Пока?… Начальством надеешься быть? – уже на «ты» спросил его Вить-Вить.

– Есть грех!… – признался Сучков, поглядел опять на дядю Федю, сказал: – Я – тыловой вояка: в танковых мастерских.

– Учетчиком? – спросил Филя. Сучков вздохнул:

– Если бы… Слесарем.

– Семья большая? – продолжал допрашивать Вить-Вить.

– Да как сказать…

Миша улыбался как-то странно, а уж он-то должен был знать.

– Я… – Сучков загнул палец, задумался, вздохнул, покачал головой: – Вот пока и вся семья.

– Небольшая! – проговорил дядя Федя,

– Да как сказать…

– Алименты платишь, что ли? – быстро спросил Филя.

– Да пока еще нет…

А Белендряс улыбался уже совершенно успокоенно.

– Извини, – сказал я, придвинулся вплотную к нему, спросил: – В школе Сучком звали?

– Был грех.

– А ты откликался? – еще шире улыбаясь, спросил его дядя Федя.

– Откликался, если не лень было.

И все остальные уже улыбались, глядя на него, только он не улыбался, по-прежнему с любопытством крутил головой, точно не замечал нашей реакции.

– Высокий класс! – шепнул я Мише.

– А ты как думал?! – ответил он мне.

– Может, вопросы какие у тебя есть? – спросил Сучкова дядя Федя.

– Есть.

– Спрашивай.

– По каким дням получку выдают?

– В нашем полку прибыло! – сказал я.

– Ее заработать сначала надо, получку-то, – ответил дядя Федя.

– Да?… – спросил Сучок. – Ишь, как у вас странно… – Вздохнул, долго выпускал воздух, сделав губы трубой.

– Иди-ка сюда, – сказал ему дядя Федя, пошел к почти собранному экскаватору, и мы за ним; положил руку на блок стрелы, легко покачал его, спросил у Сучкова: – Ну как, нравится?

Сучков помотал головой, потом спросил у дяди Феди:

– И ничего, работает? – Дядя Федя кивнул, а он повторил: – Ишь, как у вас странно, – взял своими ручищами блок, легонько покачал его, посмотрел на нас.

– Ну чего-чего? – тотчас встревоженно спросил Филя: это он ставил блок.

– Да ничего, – медленно выговорил Сучков, одной рукой легко приподнял блок, второй вынул из него и косынок стрелы валик, перевернул его другим концом, поглядел на Филю.

– Поторопился, – пробормотал Филя.

В спешке Филя вставил валик блока не тем концом. Сучков переставил его правильно. И – больше того: сначала попробовал рукой люфт блока, снова вынул палец, взял две шайбы, надел их на валик, люфт убрался. Ловко поставил болты на ригель, затянул их. И так это у него хорошо выходило, что, когда он протянул руку за ключом, я взял его со стеллажа, подал ему. А он только кивнул мне в ответ.

И никто ничего не сказал ему, все было ясно и так. Постояли, покурили, потом дядя Федя принес спецовку. Сучков снял пиджак, аккуратно повесил его на гвоздик, натянул куртку. В плечах она была как раз, но полы задирались выше ремня брюк, и концы рукавов оказались чуть не у локтей.

– Завтра подберем по росточку, – пообещал дядя, Федя, улыбаясь.

– А зарплата пойдет с того дня, когда оформишься, – сказал я.

– Да ну? – удивился он, спросил уже у Вить-Витя: – Ну, кому надо плоское катать, круглое таскать?

Так он и проработал с нами до конца смены. И хотя внешне казался длинным, нескладным, но двигался легко и ловко, а большие, как клешни, руки его оказались умелыми и сильными. Только что узнали мы человека, а он уже стал своим. Венку же я знаю с первого класса, но и сейчас лучше все-таки присматривать за ним.

В зале конторки собралась вся дневная смена цеха, что называется, – яблоку некуда упасть. За стцлом президиума были Горбатов, Игнат Прохорыч, наш Вить-Вить, Миша Воробьев, дядя Федя, Шумилов с Борисовым, даже замдиректора завода. Скамеек не хватало, мы с Татьяной и Веселое стояли в углу. Татьяна держала меня под руку, прижималась щекой к моему плечу.

Горбатов сказал, что от строителей поступили многочисленные заявки на наши экскаваторы, что руководство завода и само министерство решили удовлетворить их по возможности скорее, прямо на ходу, не дожидаясь планирования на новый год. Производственные площади и станочный парк завода позволяют сделать это. А ведь сейчас конец года, работа по завершению программы завода идет полным ходом. Поэтому перестройка не должна сорвать план. И еще он сказал, что цех двигателей, другие механические цеха справятся с повышенным заданием. И только работа сборочного, нашего цеха, становится намного объемнее и сложнее. Но он, Горбатов, уверен, что мы справимся и на этот раз, как справлялись уже неоднократно.

Потом выступил Иван Прохорыч. Он рассказал о той перестройке, которая намечается в их бригаде, о новом графике работ. А я слушал его и не слушал, только видел, какой он красивый, и как мама была бы рада, если бы слышала сейчас и видела его!

Увидел на трибуне дядю Федю, понял, как он волнуется, услышал его слова:

– Если народ не возражает…

И только тут до меня дошло, что это значит для самого дяди Феди, которому уже за шестьдесят, который даже на пенсию уходил.

Дядя Федя коротко сказал о нашей комсомольской бригаде, даже пошутил, что сам он опять в комсомольцы попал, а потом подробно стал перечислять, кто остается в бригаде Вить-Витя. Так подробно, точно это бригада дяди Феди, а не Пастухова. А я сразу успокоился, когда узнал состав нашей бригады. А на пастуховскую, выходит, мне уже и наплевать?!. Вить-Вить заботливо учил меня, помогал, вообще в сто раз мне было бы труднее, если бы Пастухов не был в нашей с мамой квартире соседом, а я вместо благодарности ему…

И вдруг с удивлением и растерянностью услышал, как Миша Воробьев говорил с трибуны: – Да вот сейчас Иван Егоров и сам скажет, как они думают работать в своей комсомольской бригаде! Покраснел, разумеется, но все уже смотрели на меня, и Татьяна даже подталкивала меня тихонько в бок, чтобы шел к трибуне.

Поднялся на трибуну, чувствуя за своей спиной длинный стол президиума, накрытый красной скатертью, поглядел на сидевших и стоявших передо мной рабочих дневной смены. Неожиданно для себя сказал: