Сергей Сартаков - Гольцы

Больше денег накопите, — острил Маннберг в ответ на жалобы рабочих.

Накопишь! Работаем как каторжники. Хотя бы воды вдосталь возили к нам, — роптали мужики, — зной палит, нет спасения, в котле солонина одна, а воду, как вино, кружками выдают.

Ничего не поделаешь, — пожимал плечами Маннберг, — далеко вода. А зной — что же, потерпите, скоро погода переменится.

Жил Маннберг в передвижном вагончике. Он любил комфорт. Вагон был оклеен обоями под кожу и разделен переборками на три части: столовую, служившую рабочим кабинетом, спальню и кухню, в которой поместилась Лиза. После того как Маннберг подобрал ее на дороге, почти совсем окоченевшую, Лиза осталась у него.

Маннберг искал прислугу, но тут поколебался: стоит ли брать эту? Уж очень простовата. Ему хотелось иметь прислугу в другом роде, как он сказал ей — «поотесан-нее». Но когда спросил: «На какую же работу поставить тебя?», а Лиза, потирая распухшие, обмороженные пальцы, ответила: «На какую знаете, — и, поняв, что этот ответ может быть истолкован как просьба дать ей работу полегче, добавила: — Землю копать или на какую другую…» — Маннберг решил оставить Лизу у себя. Видать, неизбалованная. Не понравится — уволить успеется всегда.

Вагончик станешь убирать, обед для меня готовить, стирать, — тоном приказа сказал он ей. — Сумеешь?

Буду стараться…

Прошло полгода. Поводов жаловаться на Лизу у Манн-берга не находилось. Такой исполнительной и прилежной прислуги он еще не встречал. Немного коробила ее манера вытирать рот рукавом и сморкаться в передник, но это были такие мелочи, что в тайге, в захолустье, с ними не стоило и считаться. Не везти же сюда прислугу из Петербурга!

С работой Лиза освоилась быстро. Нетрудно было убрать вагон, протереть мягкой тряпкой мебель и вымыть пол, покрытый линолеумом. И обеды у нее сразу же стали получаться хорошие, готовить приходилось ей из самых лучших продуктов. Правда, варила, жарила и пекла Лиза все на крестьянский манер, но Маннбергу это даже нравилось — как-то крепче.

Постепенно у Лизы стало оставаться много свободного времени, особенно в дни, когда Маннберг уезжал в город, А в город он ездил частенько, то по делам, то просто развлечься. И хотя всегда ей строго наказывал не заводить знакомства с рабочими, с некоторыми из них Лиза подружилась очень быстро. К молодым ее не тянуло, Лиза сторонилась их, а с пожилыми, с бородатыми, так приятно было посидеть, не торопясь побеседовать! Больше всего ей нравились землекопы Кондрат, Марк и Архип Дани-лыч. Все они из одного города, из Омска; как нанялись там впервые пять лет назад, так и шли вместе с железной дорогой, все на восток и на восток.

Ежели бы всю землю, что мы нарыли, в одну кучу ссыпать, так с верхушки ее Иркутск бы можно было отсюда увидеть, — смеялись они.

Шуточка дело — Иркутск! До него больше как полтысячи верст.

Но самым дорогим человеком для Лизы сразу стал дед Еремей. Ему и шел-то всего сорок второй год, но прозвище деда он накрепко получил за свою пышную черную бороду. Дед Еремей про свою жизнь рассказывал неохотно, по Лиза знала, что пришел он в Сибирь из-за Урала, крестьянин безземельный. А тут тоже земли для него не

казалось. Новосельческие участки в болотах, в дикой тайге нарезаны, а в старожильческих деревнях требуют нежный пай внести, много денег. Вот и подался Еремей на железную дорогу, на заработки. Жена Дарья с новорожденной дочкой ждет его в Рубахиной, ждет, когда муж' вчернется с деньгами. Исстрадались, истосковались крестьянские руки о земле, хочется скорее разломить кусок своего, непокупного хлебушка… Лизе дед Еремей особенно дорог стал потому, что он взялся ее учить грамоте.

А ты бы, дочка, сама научилась, — сказал он ей од-

нажды", когда в отсутствие Маннберга Лиза зашла в ба-

рак к рабочим и попросила прочитать слова под картинкой

из отрывного календаря. «Очень страшная картинка: кому-

то на плахе голову отрубают, а кому и за что — непо-

нятно».

Подписано тут: «Казнь Степана Разина», — прочитал Еремей. — Был такой казак донской, собрал народ вокруг себя и пошел против богатых, захотел вольной жизни для народа. Ну, конечно, разбили царские войска его отряды. Где же им с такой силой было справиться! Казнили Разина. Книги про него есть написаны. Вот научись сама грамоте и прочитаешь не только про него одного.

В книгах тоже про такого всей правды не напишут, — откликнулся кто: то из дальнего угла. — Коли мужик воевал против богатых, как раз назовут его разбойником.

Разбойником его и зовут, — сказал другой рабочий, — я читал такую книжку.

А вообще книжки читать пользительно, — заметил третий. — Есть хорошие.

Ну, так как, дочка, будешь учиться грамоте? — спросил Еремей, по-отцовски ласково вглядываясь в нее. Скромная, милая девица. Лицо только какое-то усталое, да немного бледна, и голос неровный, с запинкой. Зато глаза хороши: серые и словно бы с какими-то лучистыми крапинками. И улыбка — немного медленная, но тоже хорошая, хотя и редко, очень редко улыбается она. — Надумала, дочка? Станешь учиться?

Лиза встрепенулась.

Я-то бы стала! Да кто научит меня?

Чего сам знаю, тому и тебя могу научить, — предложил Еремей. II с тех пор Лиза каждый день, подав обед Маннбергу и наскоро прибравшись, стала бегать в барак к Еремею.

Маннберг обедал поздно, когда уже все рабочие возвращались с постройки, и, пообедав, укладывался спать. На время рождественских праздников он уехал в город. И целые две недели вечерами Лиза с Еремеем в теплом, чистом вагончике сидела за столом Маннберга, зубрила азбуку, на грифельной доске писала буквы, цифры.

Способности у Лизы оказались исключительные: стоило только запомнить начертания букв, как ей быстро далось свободное чтение. Труднее было с арифметикой.

Сдвинув брови, нахмурившись, она часами сидела над грифельной доской, украдкой считая на пальцах. Но таблицу умножения она выучила уже в один день и с такой охотой, словно это было стихотворение.

Чтение букваря, подписей под картинками Лизу забавляло, как малого ребенка. Не глядя на книгу, она прикрывала картинку ладонью и читала текст: «Маша кушает кашу», — а потом убирала ладонь и, к своему удовлетворению, видела толстощекую девчурку с ложкой в руке. На столе дымилась огромная мисйа каши.

Какое чудесное свойство имели эти черные знаки — буквы! Они не только объясняли рисунки, но звучали человеческим голосом!

Рассказ про мальчика, который сначала утаил только один пятачок, а потом стал вором, открыл для Лизы новое свойство книг. Это была уже не забава, не простодушные подписи под картинками — это была жизнь. Настоящая, неприкрашенная… Она несколько раз перечита- j ла этот рассказ, плакала над ним и все думала: «Зачем, — ну зачем мальчик взял тогда пятачок?»