Сергей Сартаков - Горит восток

Надо написать в газету. Это я беру на себя.

Вы нам очень поможете.

Цель всей моей жизни — помогать рабочему движению.

Он сказал это убежденно и горячо. Лавутин не вытерпел:

Руку, товарищ! — и протянул первым Буткину свою огромную ладонь.

И как-то теплее, непринужденнее стало за столом. Заговорили все, скованность исчезла. Оживился Филипп Петрович. Не сумев сразу ответить Петру, когда тот так зло шепнул ему: «На кой черт ты привел его сюда?» — теперь Филипп Петрович все время толкал Петра в бок: ага, дескать, привел, и сам видишь — неплохо.

Молчал только Порфирий. Для него все это было ново и необычно. Кое-что он и не понял. Но ясно было одно: о том, чтобы лучше жилось людям, рабочим, оказывается, думают многие. И не только думают, а ходят к начальству, просят, требуют, добиваются своих прав, и когда им отказывают — не хотят отступать, примиряться. Выходит, можно так… Словно даже кровь в жилах у него свободнее покатилась. Он весь подался вперед, слушая.

Наконец оживление за столом несколько улеглось. Петр потрогал пуговицы своей наглухо застегнутой косоворотки.

Теперь вот что, товарищи, — сказал он, — неладно у нас получается. Пошли среди рабочих такие разговоры: с начальством веди себя тихо, не спорь, ничего не требуй, работай хорошо — заметят, наградят. И верно, кой-кого наградили. Обрадовались люди: «Как же, заметили! Ну-ка, я поползаю на коленях, может, и меня заметят, может, и меня наградят». Предательство это, товарищи, по отношению ко всем рабочим! Мы стараемся воедино собраться, а нас этими подкупами, подачками разбивают, разъедиияют, друг против друга восстанавливают, — а рабочие только тем и сильны, когда они все вместе.

А вы считаете, что надо делать? — перебил его Буткин.

Первое: установить, откуда ветер дует. Не было таких разговоров, и вдруг они начались. И с каждым днем все шире.

Закон физики, — неопределенно сказал Буткин. — Бросьте камень в воду — и пойдут круги. Все шире и

шире.

А вот кто бросает камни в воду? — спросил Лапутин.

— И зачем? — добавил Ваня. Буткин промолчал.

Второе, — продолжал Петр, — таким разговорам мы должны положить конец. Разбить эти разговоры. Объяснить людям, дать им понять, что такие разговоры не в пользу рабочих. Повернуть их к борьбе за свои права, а не к надеждам на подачки. Но наше положение труднее. Тех, кто бросает камни в воду, за это не ловят. А нас, когда начнем с рабочими разговаривать, на правду им глаза открывать, нас будут ловить.

Я вас не понял, — сказал Буткин. — Вы говорите только о наградных рабочим или об улучшении условий вообще?

Я говорю о подачках, — ответил Петр.

И вы говорите, что, если рабочим улучшены условия работы и жизни, — это плохо? — Нельзя было понять, спорит Буткин с Петром или просто уточняет его мысль.

Когда рабочие добиваются улучшения условий в общей борьбе — хорошо, а когда им бросают подачки — плохо. — решительно сказал Петр, — потому что это может ослабить желание рабочих продолжать настоящую борьбу.

А по мне — как бы ни дали, — засмеялся Кузьма Прокопьевич и поерзал на табуретке. Он всегда, вступая в разговор, начинал ерзать на табуретке. — Как бы ни дали, только дали бы. С паршивой овцы хоть шерсти клок.

Народная мудрость, — коротко сказал Буткин. И опять нельзя было понять: к пословице просто это относится или к смыслу, который вложил в нее Кузьма Прокопьевич.

Неверно, Кузьма, говоришь! — распаляясь, крикнул ему Петр. — С паршивых овец нечего шерсть собирать, не то и сам опаршивеешь. Нам надо своих овец заводить. И здоровых.

Да, Кузьма Прокопьевич, не туда ты загнул, — неодобрительно сказал Севрюков.

Не подумал, — проговорил, оправдывая его, Пучкаев.

Буткин весь как-то выдвинулся.'

Вынужден разъяснить, — и остановился, высоко вздернув угловатое плечо. — Рабочий должен иметь хорошие условия жизни, работы. Он — человек, как и все. Человек должен быть обеспечен. Следовательно, хотя бы даже некоторое улучшение условий жизни, работы — это уже победа. И менее существенно, каким путем достигнута она. Народная мудрость говорит: худой мир лучше доброй ссоры. Ссорятся в случае крайней необходимости. Этой необходимости сейчас нет.

О каких это улучшениях условий жизни вы говорите? Не о том ли, что четверым рабочим выдали наградные? А потом непонятно, что это значит — «ссориться в случае крайней необходимости»? Значит, рабочим не надо бороться за свои права? — спросил Петр. Взгляд у него стал совсем колючим.

Буткин передернул плечами:

Незачем ломать дверь, если она открыта.

— Но она не открыта! — резко возразил Петр. Буткин вынул из кармана часы, глянул на циферблат.

В этом надо убедиться, — он защелкнул крышку часов. — Я прошу меня извинить. Спешу, — и встал.

Вслед за ним поднялся Лавутин. Подвинул стоявшую перед ним пустую чайную чашку.

А как убедиться? — хмуро спросил он. — Когда не только дверь тебе замком железным замкнут, но и в окна еще решетки поставят? Да? — Он подбородком показал на Порфирия: — Вон жену его за решетку уже посадили.

Буткин взял с кровати фуражку. Надел ее быстрым движением. Задержался у порога.

У нас нет никакого спора, товарищи, — сказал он, берясь за ручку двери, — наши точки зрения полностью сходятся. Мы спорим сейчас не о существе дела, а о том, как открываются двери. Отвлеченный, риторический спор. Его мы продолжим в другое время. Сейчас я, к сожалению, очень спешу. Прошу извинить. До новой встречи.

Обратите внимание: я свободно открываю эту дверь, — и с этими словами Буткин исчез за порогом.

Вот гусь! — густым басом протянул Лавутин и развел даже руки.

А чего гусь? — вскочил Филипп Петрович. — Человек ясно сказал: нет никакого спору. Значит, при общем согласии…

И ловко он дверь-то открыл. Смотрите, мол, верно: незакрытая, — отозвался Кузьма Прокопьевич.

Я что-то его не понял, — сказал Севрюков. — К чему он этак речь повернул? И дверь тут вовсе не к месту была.

Да нет, он очень ясно сказал, — потер морщинки на лбу Пучкаев, — только как-то… действительно не очень понятно.

Все весело засмеялись. Подбежала Груня.

Ванюша, самовар скипел. Унеси сам на стол. Мне не поднять.

Сейчас принесу, — откликнулся Ваня. — Да вы куда же все пошли? Давайте чай пить.

Ладно, Ваня, дома попьем.

А как же самовар? — обиженно спросила Груня.

Это, Груня, и вдвоем для вас полезное дело— осторожно взяв ее за плечи, чтобы нечаянно не сделать больно, сказал Лавутин.

Гости стали выходить по одному. Балагурили, прощаясь с хозяйкой.

А ты что думаешь, Иван? — спросил Терентии, он оставался последним.

Не понравилось мне, как он про худой мир, что лучше доброй ссоры, сказал. Нам никакого мира, ни хорошего, ни худого, с хозяевами не надо.