Сергей Сартаков - Горит восток

Приезжий? — Лесть Саввы нисколько не тронула женщину.

Приезжий. Из Нижнего. В здешние мастерские хочу поступить.

А чего в Нижнем тебе не жилось? Зачем в Сибирь к нам пожаловал?

Да как вам сказать, тетя… Ехал-то я в Красноярск, к деду, а приехал— деда уже и на свете нет, умер он. А в Красноярске на работу никак не устроишься. Ну, я сел снова в поезд — и дальше! Тут, мне сказали, привольнее жизнь н рабочие требуются, — ответил Савва п повел носом.

Пахло такими вкусными, крепкими щами и пирогами, должно быть с черемухой, что ему смертельно захотелось есть. Спасибо Кузьме Прокопьевичу, хороший дал адрес!

Но женщина вдруг отрицательно качнула головой.

Нет, не возьму, — коротко сказала она.

Да почему же, тетя? — испугался Савва. Ему так понравилось здесь все: и эта строгая, спокойная женщина, и чистота маленькой комнатки, и запах вкусного, сытного обеда.

Так. Не возьму, — решительно повторила женщина. — Ты прости меня, а не возьму.

И никак?

Никак.

А может, все-таки?..

Ни под каким видом.

Ну что же, тогда извините за беспокойство.

В сенях он столкнулся с черноглазой темноволосой девчонкой лет четырнадцати и с ходу больно ударил ее локтем.

Вот медведь! Как деревянный! — охнула она, потирая ушибленный бок. — Насквозь пробил меня своим локтем.

Не может быть, барышня, — развел руками Савва, — вы бы меня тогда кровью забрызгали.

Вот еще, стану я зря своей кровью брызгать! — фыркнула девчонка и показала язык. — Медведь ты, медведь… Деревянный…

Савва только покрутил головой.

Выйдя от Чекмаревых, он пересек улицу наискось, поднялся еще выше в горку, за поселок, и, сунув за спину узелок, привалился к толстой березе. Ласково голубело теплое июньское небо, быстро бежали к востоку мелкие кучевые облака. За Удой, мягкими изгибами уходя вдаль, синела тайга. Словно падали в реку прямые желтые обрывы Вознесенской горы. В конце открытого луга, на берегу Уды, дымилась водокачка. От нее к круглой и высокой водонапорной башне, что стояла невдалеке от депо, тянулся длинный земляной вал. По обе стороны железнодорожной насыпи кудрявились мелкие березнички, и подальше от нее, к заимкам, темнели сосняки. На пустыре у переезда паслось стадо коров.

Фу ты, боже мой, как здесь хорошо! — прошептал Савва, откидываясь на траву и закрывая глаза.

От лесу ветер доносил вкусные запахи растопленной смолки п начавшего цвести белоголовнпка. Словно подвешенный на ниточке, невысоко над землей махал крыльями кобчик и не двигался с места.

«Да, а все-таки надо идти искать себе квартиру, — стряхивая одолевавшую его дрему, подумал Савва и поднялся. — Почему эта женщина мне отказала, право, в толк не возьму. Чем я ей не понравился?»

Он решил было вернуться обратно на вокзал, закусить в станционном буфете или даже сходить в слободу в трактир и пообедать как следует, но тут увидел ту самую девчонку, с которой недавно столкнулся в сенях дома Филиппа Чекмарева. Она, вздев на руку сплетенную из лучины корзину, бежала к лесу.

Эй ты, медведь деревянный, — окликнул ее Савва, — погоди маленько!

Девчонка остановилась, исподлобья поглядела на него.

Чего тебе? — спросила она сердито.

Ничего, — добродушно сказал Савва и подошел к ней. — Федул губы надул! Толкаться я больше не буду. Далеко ли направилась?

В лесок. По грибы, — все еще хмурясь, ответила девчонка.

По грибы? Ух ты! — воскликнул Савва, — Растут?

Растут.

А какие грибы?

Всякие.

— И курносые обабкн растут? — Он поднял себе пальцем кончик носа.

Девчонка засмеялась.

Растут и обабки. Только вовсе они не курносые.

И язык не показывают?

Ну тебя!..

Савва я. А как тебя звать?

Веркой.

Веркой? Такую курносую прелесть? Не-ет… Я буду звать тебя Верочкой, — сказал Савва. — Разрешите, барышня?

Она потерлась щекой о плечо.

Ну чего привязался?

Кончено, — Савва поднял кверху обе руки, — я уже отвязался. Ты мне только вот что скажи, Верочка: как мамашу звать твою?

Ну, Агафья Степановна…

Не может быть! Тогда скажи: почему мне Агафья Степановна в квартире отказала?

Девчонка хихикнула и отвернулась.

Не знаешь?

Знаю.

Ну, скажи.

Не скажу. Вот почему… — И остановилась.

Что же ты? — настаивал Савва.

Потому… «По кудрям да по рубашке вижу, говорит, забулдыга парень. И еще из Нижнего. Обязательно, говорит, гармонист и пьяница». А у нас и так тятя мой выпивать любит.

Вот оно, оказывается, дело какое, — протянул Савва. — Значит, я — гармонист и пьяница?.. А где твой тятя работает?

В мастерских.

А чего же он такой пьяница?

Пьяница — это ведь она про тебя сказала. Тятя-то не пьяница. Только выпивает. А чего же ему не выпивать? — убежденно сказала Верочка. — Все пьют. Хорошо еще, в карты не играет.

А ты в дурака умеешь играть?

Умею.

Ну и я тоже умею. Только чтобы не мошенничать, — он предостерегающе поднял палец.

Все равно оставлю, — пообещала Верочка.

А это еще посмотрим… — сказал Савва. — Ну ладно, пока до свидания. — И сам пошел было, да еще остановился. — Погоди! Ну, пьяница — я еще понимаю, а гармонист чем плохой человек?

Будешь по ночам с девчатами гулять, — отбегая, засмеялась Верочка, — а мама у меня строгая, таких не любит.

Савва посмотрел ей вслед, на ее мелькнувшие в траве крепкие, загорелые ноги, обдернул рубашку, поправил поясок и пошел обратно в поселок.

Агафья Степановна, — сказал он удивленно взглянувшей на него женщине, — вы на кудри мои внимания не обращайте, к ним привыкнуть можно. Водки же я, честное слово, капли в рот не беру. И не гармонист. Да вы что, Агафья Степановна, так гармонистов не любите? Право… Ну, пустите меня к себе на квартиру! Честное слово, через два года пожалеете, что я не гармонист…

И действительно, скоро Агафья Степановна пожалела, что Савва не гармонист.

"Два года прошли незаметно. Вера вытянулась, похорошела, из горкой босоногой девчонки превратилась в степенную, держащую себя с большим достоинством девушку.

Вечерами, когда заканчивались все домашние дела, хотелось в поле, на лесную опушку или в круг молодежи — поиграть, попеть, поплясать. И уж куда было бы лучше ходить об руку со своим гармонистом!

Медведь ты, чистый медвежонок! — дразнила она иногда Савву, теперь ласково, чуть поднимая тонкую бровь. — Ни попеть ты, ни поиграть на гармони не умеешь. А еще нижегородский…

И качала головой, поводила плечами так, что тихонько постукивали бусы. Они садились играть в карты, и дураком неизменно оставался Савва.

Вера с ним очень сдружилась и редко на гуляньях отходила — разве только для того, чтобы повертеться в сибирской «подгорной», до которой Савва не был охотником.

В летние праздники они вдвоем, поднявшись до зари, переплывали на пароме Уду и уходили под Вознесенскую гору. Там собиралась и еще молодежь, а бывало, приезжали на подводах и целыми семьями, с корзинами напитков и съестного, со сковородками и самоварами, — и день проходил очень весело. Вере с Саввой не сиделось на травке внизу, у реки. Хотелось непременно подняться по крутому-крутому и длинному сыпучему откосу к отвесным скалам н там, пользуясь уступами и трещинами в камнях, взобраться на самый верх обрыва. Туда вели удобные тропинки, обходы, но это было неинтересно… Лазать по скалим Савва был большой мастер и быстро обучил этому искусству и Веру. Они возвращались с прогулки домой исцарапанные, загорелые, увешанные венками из живых цветов.