Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя

Вот ведь только что держал варник в руках. Куда-то сунул — и не помню.

Вера подбрасывала ему пропажу с другой стороны и нараспев корила:

Эх ты, слепой ты, слепой! Ничего ты не видишь, совсем ничего. Вот же он, варник твой, рядом с тобой лежит. Ну?

Агафья Степановна тихонько, про себя, посмеивалась: «Славные ребятишки!» Такие жизнь вместе пройдут — как песню споют. И дай бог им. Сколько видишь сейчас всякого озорства и непотребства! Парни пьянствуют, в карты режутся, на улицах охальничают. Оно и понятно: молодая кровь бунтует, а силу с пользой не знают куда и как приложить. И девушки тоже многие стали вольничать. Сперва прогулки, вечеринки, а там, глядишь, и вовсе от дому отобьется, подумать больно — уличной гуленой станет.

Говорят, все от родительского воспитания зависит. Так-то оно так, а попробуй держать детей в строгости, в правилах жизни, если кругом, как поветрие, распущенность пошла. И государство, держава царская, в этом деле тоже не сбоку припека. Пьянку кто поощряет? Семья разве? Да для семьи это страх и горе. Казенных монополек на каждом углу пооткрывали, не то бутылками — сотками, даже двухсотками стали вино продавать! На бутылку у иного, может, денег еще и не сыщется, а на двухсотку слабый человек всегда найдет. Вытянет прямо у крыльца монопольки вино через горлышко, а стекло — об камень. Вот и радость себе нашел. Тоже и картеж. Казенные игорНые дома в больших городах, а с них картежная зараза повсюду теперь поползла. Хорошо, что Савва к книжкам пристрастился, а за ним и Веруська почитывает. Ума набираются. И чистоту души сохранили оба.

Филипп Петрович под нос себе мурлыкал песенку:

Скажи, скажи, мудреная,

В кого была влюбленная?

Любила друга первого, Теперь люблю последнего…

Он намотал дратву на кулаки, стал затягивать — дратва лопнула.

Эх, пеньки золоченые! — вскрикнул Филипп Петрович. — Савва, пускай нитки на четыре потолще. Да варом получше протирай.

— Ладно, — отозвался Савва. — Веруська, где нитки? Вера всплеснула руками:

Да что это сегодня с тобой? Вон же они, на полу. Ногами их топчешь.

Агафья Степановна оторвалась от своей штопки.

Доченька, сходи в сени, наруби капусты к ужину и поставь на шесток, пусть растает.

Примотав напоследок конец подготовленной дратвы к пуговице пиджака Саввы, Вера пошла выполнять поручение матери. Взяла большую эмалированную миску, вооружилась сечкой, накинула на плечи теплый платок и распахнула дверь в сени. Ворвалось тугое облако морозного пара, и вместе с ним влетели в дом сухие снежинки.

Вот разыгралась пурга, не дай господи, — озабоченно сказала Агафья Степановна. — Вовсе забьет сени снегом. Саввушка, ты видел, ветром вчера на сенях крышу как задрало?

Проглядел, Агафья Степановна. Что же вы сразу мне не сказали?

Филиппу я говорила. Филипп Петрович поежился.

Это точно, Агаша, что говорила. Так ведь, черт его бен, мороз такой. А пурга метет. Лазать-то по крыше…

Ну, а если весь дом ветром перевернет?

Где же ветру дом перевернуть, Агаша? Шутишь. А вот оттеплеет малость — мы с Саввой полезем и изладим все как полагается.

Пока оттеплеет, в сенях снегом все занесет, — строго сказала Агафья Степановна.

Снег-то и лопатой потом можно повыкидать. А во-обче-то говоришь ты правду истинную — в крыше дыру и теперь заделать бы не худо. Вот холодно только очень…

Савва из-за спины Филиппа Петровича кивнул Агафье Степановне: не беспокойтесь, дескать, я все сделаю. Агафья Степановна неодобрительно погрозила ему пальцем: «Зря защищаешь виноватого». А вслух сказала:

Рано в старики записываешься, Филипп. Хотя бы до полета лет подождал.

Так ведь что же, Агаша, — примирительно откликнулся Филипп Петрович, — не от себя зависит оно. Сама помнишь, какой удалец был я. А теперь самый интерес для меня сидеть вот так и шилом валенки ковырять.

Это Савва избаловал тебя, Филипп. Во всем тебя подменяет, все на свои плечи берет — вот ты и раздряб до сроку, на покой потянулся, о старости заговорил.

Оно так, Агаша. Справедливы твои слова. Хотя при нужде я взыграть-то еще могу.

Агафья Степановна опять взялась за белье. Савва там или не Савва избаловал его, а сдал Филипп Петрович здорово. Решительности в нем вовсе никакой не осталось. Лишь бы как потише, полегче да потеплей. С работы придет — прежде всего сапоги долой, и на печку понежиться. Ни о чем на будущее не стало у него заботы, только бы сегодня день прошел. На радость бог послал им Савву. Помаленьку, помаленьку, а хозяином в доме становится. Хорошим хозяином. Поженятся с Верочкой… Ей перед рождеством семнадцать исполнилось. Выходит, только годик еще повременить, а на ту зиму, перед масленицей, и сыграть свадьбу. Савва-то сам об этом, конечно, не скажет. Ну, тут можно будет ему и помочь…

Агафья Степановна вовсе ушла в свои мечты. Даже не заметила, как вернулась дочь с нарубленной мерзлой капустой и как она, подкравшись, опустила Савве льдинку за воротник. Тот вскрикнул, вскочил, хотел наказать озорницу, но в это время Филипп Петрович потянул к себе дратву, а вместе с дратвой и Савву.

Ой, спасибо тебе, тятя, спасибо, что ты его привязал, — умирала от хохота Вера. — Не то он растерзал бы меня, наверно. Как тигр бросился…

Филипп Петрович, спустив очки на самый кончик носа, глядел растерянно: когда же это он и как привязал Савву за пуговицу?

Агафья Степановна цвела от радости. Савва стоял и тоже улыбался, а сам потихоньку распутывал нитки. Почуяв неотвратимость возмездия, Вера уже не хохотала, а, прижав руки к груди и бесовато поблескивая глазами, молила лукавым шепотком:

— Ой! Саввушка! Не надо, не надо, Саввушка! Но Савва на этот раз оказался неумолимым. Впрочем, трудно сказать, так ли уж и хотелось Вере

умолить его…

Когда немного улеглось веселье и молодежь вернулась к своим прежним занятиям, Агафья Степановна предложила всем вместе попеть песни. Филипп Петрович с готовностью затянул:

Скажи, скажи, красавица,

Как с милым ты рассталася?..

Вера недовольно вытянула губы:

Ну, тятя, лучше бы не грустную.

Но Агафья Степановна уже подхватила:

Рассталась я с ним весело —

Мил плакал, я смеялася.

И Вере пришлось подчиниться.

За окнами бушевала метель, выла и свистела на рапные голоса, иногда тупо и мягко, словно большой тугой подушкой, ударяла в стены. Все время кто-то оледенелыми, негнущимися ногами бродил по крыше, перетряхивал водосточные трубы, щедрой рукой сыпал крупный горох на карнизы. А в доме было уютно, тепло и все вокруг наполнено чем-то праздничным. Давно ли минули святки, крещенье, а тут пришлось через два дня опять воскресенье — гуляй да гуляй, — и потому этот первый рабочий день недели был тоже похож на праздник. И сейчас они пели все еще в ощущении продолжающихся святок, хотя на ужин, кроме кислой капусты, у них в этот вечер ничего больше и не было.