Илья Дворкин - Взрыв

Быстро мелькали гладкие коленки.

Лицо у Аленки было совсем белое, и закушена губа.

— Федя! — звонко позвала Аленка и остановилась, прижав к груди кулаки. Толпа затихла и раздалась.

Аленка стремительно и молча прошла в круг, присела на миг и вдруг вскочила, заметалась, как слепая, натыкаясь на людей.

Потом она прорвалась сквозь толпу и побежала в степь.

А Серега все еще стоял неподвижно, медленно соображая, чувствуя себя как в душном, вязком сне.

Он побежал за ней.

Стегал по ногам бурьян. Пропотевшая брезентовая роба жестяно гремела.

Серега бежал быстро, как мог, тяжко впечатывая в глухую землю сапоги. Но Аленка была все впереди.

Сквозь едкий пот, заливавший глаза, Серега видел мелькающие икры, и нежные ямки под коленями, и узкую стремительную спину. И ему казалось, что Аленка летит, не касаясь земли.

Воздух уже стал прозрачный, а небо синее, будто промытое колодезной чистой водой, а то другое, выцветшее и пыльное небо осталось позади. И позади в мутном мареве скрылись люди, и беда, и бессмысленный страшный вопль.

И в целом свете остались только он да Аленка.

Серега чувствовал, что бежать больше не может. Казалось, что сердце распухло и заполнило всю грудь и теперь колотилось в горле. Но он все бежал и бежал. И от этого бега и жары в голове у него все перепуталось, будто взболталось, и он уже не понимал, зачем так, надрываясь, бежит по гладкой пустой степи.

Он знал только одно: надо спасти Аленку, догнать и спасти, укрыть жесткой робой, прижать покрепче и шептать ей, шептать какие-то неведомые, никогда раньше не говоренные слова. Тогда все будет хорошо.

И вдруг Аленка пропала.

Серега остановился и увидел, что она лежит впереди, в ковылях. Серый вздрагивающий комочек.

Он медленно подошел к ней, сел рядом и обнял.

Аленка дернулась, взглянула изумленными, огромными своими глазами и прижалась к нему, зарылась лицом куда-то в бок ему, под мышку, и Серега почувствовал, что бок его стал горячий и мокрый.

Он гладил ее по голове, по живой вздрагивающей спине и чувствовал себя таким непомерно счастливым, что казалось, сейчас вот, сию минуту он умрет от счастья, потому что оно не умещалось в нем, разрывало его.

И ничего больше не было — ни степи, ни мягких ковылей, ни солнца.

Потом он стал целовать ее шею, пульсирующую ложбинку у ключицы.

А она подняла голову с закрытыми глазами, и ее сухие губы обожгли его, голова закружилась, и все поплыло вокруг.

Она целовала его исступленно, со стоном, и он чувствовал ее прохладные зубы, и гладкий подбородок, и трепещущий язык.

— Федя! Федя! — сказала Аленка.

И вдруг рванулась, вскочила, и Серега увидел, что она глядит на него с ужасом, и ужас этот плещется, растет непомерно, заливает ее лицо.

Он поднялся, шатаясь, и шагнул к ней.

Аленка попятилась и все глядела, глядела на него, и глаза ее сделались такие страшные, что Серега не по-посмел двинуться с места.

— Ты... ты... Так это ты! — только и прошептала она белыми губами, повернулась и медленно пошла туда, к пыльному куполу.

А Серега долго еще стоял и глядел ей вслед. И это был уже не Серега, а другой человек.

Небо давило ему на плечи.

Он сгорбился и на неверных, заплетающихся ногах пошел прочь, куда глаза глядят.

Балашов медленно закипал. Он мрачно глядел на распахнутые ворота и спиной ощущал насмешливые взгляды рабочих. Каждые несколько минут на территорию стройки въезжала машина, и тогда Балашов вздрагивал и с надеждой подавался вперед.

Но всякий раз оказывалось, что машина эта не к ним.

Три часа люди бездельничали. И это в конце месяца, когда план прихватывал за глотку, когда надо было работать до седьмого пота, потому что иначе заказчик не подпишет процентовку, а без нее банк не отпустит денег на зарплату, не говоря уже о премиях!

Балашов в бешенстве сорвался с места и почти бегом направился к телефону-автомату, чтобы звонить начальнику снабжения, главному инженеру, черту-дьяволу! Санька бежал и яростно шептал проклятья.

«Все, — думал он, — больше сдерживаться не буду! Я им все скажу! Три часа перекуриваем! А потом мне же будут голову откручивать! Работяги смеются! Все!»

Только вчера он собрал народ и долго толковал о том, что сейчас нельзя терять ни одной рабочей минуты, что конец месяца, что надо засучить рукава, что... да мало ли что он говорил!

А Морохина отвечала:

— Ты, Константиныч, нам ухи не крути! Мы тебе не дети малые! Мы-то засучим чего хошь — хошь рукава, хошь штанины. Ты нам бетон, да трубы, да экскаватор вовремя дай! План трещит! А из-за кого он трещит! Сколько мы бульдозера ждали, а? Опосля «детешку» прислали, а нужен был С-100! А почему болотник через три дня увезли, когда он еще два дня до зарезу нам понадобился бы, а? Молчишь? То-то же! А то засучим, вдарим, уря-уря!

— Что ж вы думаете, Зина, я не говорил начальству?! Охрип уже от разговоров. Да их ведь тоже понять можно. Тот же болотник взять. Такой экскаватор один, а нужен он места в четыре, вот и перебрасывают.

— Нет ужо, миленькие! Ничего такого я понимать не желаю! Вы мне механизмы и матерьял разный выньте и положьте без перебою. Тогда и работу с меня спрашивайте. А то моду взяли — в начале месяца загорай себе Зинка, а в конце вкалывай, да сверхурочно оставайся! Что, не так? Свою работу научитесь работать как следоват, а потом меня чего ни на есть засучивать призывайте.

И Балашову ничего не оставалось, как молча проглотить эти обидные слова, потоку что были они правильные. Конечно, причин и оправданий неритмичному снабжению можно было найти много, но факт оставался фактом, в некоторые месяцы так и получалось, как говорила Зинка, — сперва загорали, перекуривали, всякой придуманной мелкой работенкой занимались, а потом вкалывали, как черти.

И Балашов сказал:

— Все правильно, товарищи. Есть такие недостатки, и с ними все борются, и думаю, в скором времени совсем и окончательно мы их поборем. Но завтра бетон пойдет бесперебойно, я заказал три МАЗа, пойдут они сразу же с утра. И надо обязательно завтра же закончить седьмой колодец. Задвижка уже смонтирована, опалубка готова, вибратор доставлен — только знай работай. Все теперь зависит от вас.

— Поживем — увидим. А у нас не заржавеет, — ответила Зинка.

И вот теперь после всех этих разговоров, после твердых обещаний начальника снабжения — три часа простоя!

Санька, красный, взъерошенный, влетел в будку телефона-автомата, и в тот самый момент, когда рука его судорожно набирала знакомые цифры, он сквозь стекло увидел, как к воротам стройки, тяжко переваливаясь на ухабах, подошел громадный МАЗ, полный бетона.

Санька переждал минуту, немного успокоился, и только потом добрал номер телефона.