Илья Дворкин - Взрыв

Он увидел в желтом конусе света, как в воде вокруг Вячека расползается, клубится темное облачко, расходится тонкими лентами, а ленты завиваются спиралями. Санька только успел подумать, что совсем недавно, еще сегодня, видел что-то похожее, и тут же изо всех сил рванулся наверх, еще не смея поверить, но в то же время где-то в глубине души, в далеких закоулках мозга уже уверенный, что случилось непоправимое, ужасное.

Выскочив пробкой на поверхность, Санька увидел совсем рядом с собой бледно-зеленое, с внезапно запавшими глазами, измученное лицо Вячека. Подбородок его, будто покрытый черным лаком, лоснился. Из угла рта толчками шла кровь. Совершенно черная в желтом луче.

И только когда Санька приблизился вплотную, обхватил Вячека, она окрасилась в густой красный цвет.

Вячек попытался что-то сказать, но из горла у него вырвался только неразборчивый хрип.

Санька закричал от страха. Закричал на все озеро, так что эхо ударило в берега, и тут же хлебнул солидный глоток воды, поперхнулся, закашлялся.

И это привело его в чувство.

Мысли сразу стали четкие и точные.

«...Вячеку нельзя двигаться... Только покой, иначе громадная потеря крови... Он потеряет сознание, и тогда нам не выбраться. До берега недалеко, метров семьдесят... Возможно, Генка услыхал крик, тогда поможет, а сейчас...»

Санька перевернул Вячека на спину и сказал:

— Спокойно, Вячек, только не бойся, не волнуйся и, главное, не двигайся. Я сейчас погружусь и буду тебя толкать снизу, так удобнее всего, а ты лежи абсолютно неподвижно. Ты понял меня?

Вячек кивнул, он одобрил Санькины слова, сжал ему руку.

Санька нырнул, перевернулся под водой на спину, вытянутыми руками взял друга за талию и изо всех сил, бешено, с остервенением заработал ногами. Через пару минут он почувствовал, что задыхается, что так нельзя, он не выдержит. Воздух из баллонов приходилось с силой втягивать в легкие, он стал упругим и подавался с трудом.

В глазах у Саньки поплыли красные волны, но он не сбавил темпа, он понимал, что сейчас драгоценна каждая секунда.

Сердце раскаленным, твердым комком колотилось о ребра, и Санька понял, что вот-вот потеряет сознание.

Уже в каком-то полубреду он упрямо продолжал молотить ногами.

И вдруг ему стало легче.

Санька еще не понял, в чем дело, но тут его плеча коснулась чужая рука, и он догадался, что это Генка пришел на помощь.

И сейчас же руки Санькины сами собой разжались, и он стал медленно, как во сне, падать вниз, на дно.

И ничего более не оставалось для него в мире, кроме собственного судорожного, со всхлипами дыхания.

В глазах бешено металось, крутилось ослепительно-белое колесо. Точь-в-точь, какие бывают на карнавалах, где пускают шутихи и ракеты.

Ему казалось, что он опускается бесконечно долго, но когда он очнулся и встал на дрожащие, неверные ноги, голова его поднялась над поверхностью. Воды было по грудь, берег совсем рядом, а Генка с Вячеком всего метрах в пяти от него.

Санька рванулся к ним, и только сейчас во всей своей непоправимости ожгла его мысль о том, что во всей этой дикой истории, конец которой неясен, зыбок и может быть настолько ужасным, что и подумать страшно, виноват он, Санька, один.

Но он уже достаточно овладел собой, чтобы осознать — сейчас не время искать виноватых, не время казниться, причитать и заниматься самобичеванием.

Сейчас требуется только одно — действовать, совершать поступки, потому что только в этом спасение Вячека.

Он еще не знал, что станет делать в этом пустынном, далеком от людей, ночном августовском лесу, но знал, что сделает все. Все, что в его силах, вообще в человеческих, в божьих, если он есть, в силах черта, дьявола — все сделает.

И от этой мысли Санька вдруг успокоился настолько, насколько вообще можно было быть спокойным в его положении.

Голова сделалась ледяной, и, не отвечая на Генкины перепуганные, недоуменные вопросы, он стал действовать так, будто не раз уже попадал в подобные переплеты. И вновь подумал, что только в четких, непререкаемых действиях может быть спасение для Вячека.

Первым делом он уложил его, уложил так, чтоб голова была повыше, так, чтобы Вячек полусидел. Затем намочил полотенце, чуть отжал его и положил Вячеку на грудь.

Затем сказал Генке ровным, будто магнитофонная запись, голосом:

— Ни в коем случае не давай ему разговаривать и шевелиться. Будь около него неотлучно. Я побегу вон к тому костру, там должны быть люди, разошлю их на шоссе и сам пойду. Сейчас главное добыть машину. И я ее добуду. А ты возьми топор, сруби две лесинки и сделай носилки. Можешь резать палатку, спальные мешки, что хочешь, но сделай. Я побежал. Меняй ему полотенце почаще.

Он наклонился к Вячеку, ласково дотронулся концами пальцев до его лица. Вячек чуть подался ему навстречу, и тотчас же кровь тугим толчком выплеснулась из правого угла его рта.

— Не шевелись. Только не шевелись, Вячек, родной! И не бойся! Я все сделаю, Вячек, ты понимаешь меня? Я! Все! Сделаю!

Вячек в ответ только закрыл и вновь открыл ввалившиеся глаза.

В глазах его были мука и страх.

Санька рванулся в темный, ночной лес.

Свой фонарь он утопил. Взял Генкин, и Генка следил за ним по скачущему пятну света, движущемуся неестественно быстро.

А Санька ломился сквозь лес, как лось, уходящий от волчьей погони. Какой-то проснувшийся неожиданно праинстинкт помогал ему не глядя, безошибочно ставить ногу именно туда, где ей не грозила опасность подвернуться, помогал отклонять в последний миг лицо, голову от острых сухих ветвей, уклоняться от цепких кустов, крутыми нырками обходить стволы деревьев.

Саньке казалось, что бежит не он, а кто-то другой, какое-то более организованное, высшее существо, наделенное безошибочным сонарным устройством и инфракрасным зрением.

Фонарь ему был не нужен, и он погасил его.

Лес сразу раздвинулся, стал объемным, воздушным и чуточку нереальным.

Дальние деревья стояли по колено в жидком голубоватом тумане и, казалось Саньке, чуточку извивались, будто были они из мягкой, едва надутой резины.

После обморочной, вязкой усталости, которую совсем недавно испытал он под водой, Санька с особой обостренностью чувствовал сейчас свою свободу, силу, быстроногость, широту дыхания и особенно ясно понял он в эти минуты, что человек — существо земное, только здесь, на земле, он естествен, а во всех других сферах — в воде, воздухе — еще робкий новичок, дилетант.

Этими абстрактными рассуждениями Санька инстинктивно отвлекал себя от мыслей о своей вине. Это была чисто автоматическая мозговая и нервная блокировка, сознание в ней почти не участвовало, хоть Санька и понимал хитрости своего организма, расплывчато и неясно, но понимал. Сейчас он был весь направлен, нацелен, как стрела, как пуля, на одно: на действия, на спасение Вячека.