Фзнуш Нягу - Властелин дождя

— Черт подери! — кричал он, раскидывая руки в стороны, как пловец, испуганный силой глубинного течения, — Я все перепутал, просто голову потерял, бормотал что-то, мямлил…

Он сердился, потому что перед микрофоном, зная, что его слушает все село, пришел в замешательство и вдруг забыл все красивые слова, которые так старательно подбирал, и объявил вальсы, тогда как было заранее решено, что вначале передадут местные последние известия.

Лилика попыталась его убедить, что он говорил хорошо, что волнуется напрасно, но он и слышать ничего не хотел.

— Нет уж, я пошел. Мне надоело. Думал, я более головастый. Надо было мне все написать на бумажке. До свидания.

И он исчез за дверью.

Маленькую помятую зеленую шляпу с фазаньим пером, воткнутым за ленту (из-за этого все чужие считали его лесником), он забыл на столе.

Оставшись одни, мы открыли окно, чтобы курить, и в паузах между мелодиями до нас с гумна доносился вой веялки, а из соседнего двора какое-то металлическое позвя- киванье — это кто-то бил ногой по колесам телеги, просто так, чтобы продемонстрировать, что и у него есть телега.

Через полчаса концерт вальсов окончился, и электрик пригласил меня к микрофону читать заметку о Дину Димаке. Лилика просительно взглянула на меня: мол, возьми меня с собой, — и я пропустил ее первой.

— Читайте медленно, — посоветовала Лилика, — не бормочите, четко произносите слова.

И в течение десяти минут я старался читать без запинок.

— Мне понравилось, — радостно сказала Лилика, когда я закончил. — Спасибо.

На улице меня ждали другие комплименты.

— Вы хорошо читали, товарищ преподаватель, — крикнул мне кто-то из слушателей, собравшихся под громкоговорителем. — Может, так он и выучится уму-разуму, бездельник!

На мгновение я задержался, чтобы лучше разглядеть лицо говорившего, и тут он подошел ко мне. Это был маленький человечек с длинными, как кошачий хвост, усами; фуфайка на нем была с поясом, украшенным оловянными пуговицами.

— Разрешите, — произнес он. — Давайте познакомимся. Я здешний конюх. Меня все товарищи учителя знают. Я, если захочу, загоню человека, как загоняет волк свою добычу, — шкуру сдеру, душу выну. Вы, я слышал, из Бухареста приехали? Я тоже бывал там — давненько, правда, — я там служил в армии, на улице Михая Храброго, а по воскресеньям получал увольнительную — и на вокзал. Так все, кто из провинции, делают. Только вышел из казармы, и сразу на вокзал: может, найду кого из нашего села, так поговорю хотя бы. Да вот беда, если встретишь кого, еще хуже, еще пуще разбирает тоска по дому. Так вот, значит, что: там, за вокзалом, была улица, она называлась улицей генерала Чериата. Этот генерал вам не родственник будет? Чернат… Чернат… Он где служил-то? У нас в пехоте такого не было.

— Не знаю. У меня не было родственника генерала.

— Это неважно. Я все равно пришлю вам завтра литр абрикосовой цуйки — прямо мне маслом по сердцу, как вы пропесочили этого бездельника, моего племянника. Цуйка вам понравится. Я ее крепкую сделал, стаканчик пропустишь — аж горло дерет.

Я вернулся домой успокоенный. С тех пор как я приехал в Тихое Озеро, я впервые сделал что-то полезное, и, даже если в конце месяца я уеду из села, все равно я принес пользу, и это меня радовало.

Но радость моя быстро рассеялась. На следующий день на рассвете Дину Димаке пришел к учительскому общежитию и стал дубасить кулаком в окно, требуя, чтобы его впустили.

— Ну все! — сказал Тэмэрашу, увидев его. — Чернат, пришел твой клиент, дело запутывается. Ты, брат, ожидал бутылку абрикосовой цуйки, а тут — глянь! — придется тебе кой о чем поговорить. Мамочка родная!

Сказав это, он вскочил с кровати и открыл дверь. Вошел скуластый плотный парень, руки в карманах.

— Я Димаке, — произнес он громким голосом и остановился у порога. Из-под черных густых бровей пристально глядели блестящие глаза.

— Ага, вот ты где! — продолжал он все так же громко, по-прежнему пронзая меня взглядом. — Лисья морда, мерза вец эдакий!

Я сдержал себя, чтобы не схватить его за шиворот и не выставить вон. Более того, я повернулся к Тэмэрашу и со смехом спросил:

— Послушай, Дан, а этот где служил в армии? Тоже на улице Михая Храброго?

Мое вызывающее поведение сбило парня с толку.

— Я не служил в армии, — ответил он уже спокойнее. — Я освобожден. Когда я был маленьким, я порезал косой голень, и у меня кость высохла. С тех пор я хромаю на левую ногу. Эй ты, — опамятовался он, — меня не проведешь! Скажи-ка лучше, кто натрепал тебе обо мне и моей матери? Ты ведь пришлый, откуда тебе знать про это! Госпожа Лилика? Она, это уж точно! Она живет рядом, даже забора между нами нету, наш двор с ихнего как на ладони. Да, бойся соседа пуще огня. Будешь падать, он тебя еще и подтолкнет.

— Послушай, если ты хоть слово еще скажешь о Лилике, я выгоню тебя взашей. Учти.

— Меня? — засмеялся он. — Скорее ты сам вылетишь из села. Да еще как!

Так знай, — продолжал я. — Я доставлю тебе это удовольствие. Через некоторое время ты меня здесь не увидишь.

— Никто не заплачет. Ты надо мной насмехался, а здесь все знают, что мой дед спас село от гибели. Это правда, так записано и в старых книгах, что лежат у священника [3] Однажды, изучая церковный архив, где хранилась и историография села, оставленная священниками, побывавшими в Тихом Озере, я наткнулся на легенду, записанную первым из них. Случай этот произошел, как говорилось там, примерно в середине прошлого века, когда на территории румынских княжеств часто происходили сражения между войсками русского царя и турецкого султана. Однажды летом турецкие орды расположились табором в Тихом Озере: они раскинули палатки, выставили ночной дозор. Их главарь отдал приказ, согласно которому со вторыми петухами турки должны были вырезать все село, сжечь его дотла и направиться к Бузэу, где стояли русские. Об этих приготовлениях узнал один прихожанин. Ион Димаке, понимавший по-турецки. Он тут же предупредил жителей села, чтобы они свернули шеи всем петухам, а сам тем временем отправился просить помощи у русских. Так и осталась орда неверных спать вечным сном в нашем краю, писал священник, а Иона Димаке мы поминаем здесь для потомков его именем и прозвищем — Пяткин, которое дало ему потом село, — так много земли отмерил он шагами: от нас до Бузэу, и все своими ноженьками, — Прим. автора. . Вот как. А теперь можешь дальше дрыхнуть, я только это хотел сказать! — И, повернувшись на каблуках, он вышел, забыв попрощаться (впрочем, он и не поздоровался).

Но я не мог уже сомкнуть глаз. Одевшись, я вышел на улицу. Туман, с вечера обволакивавший село, стек на землю. Будто его и не было. Хризантемы и кусты смородины отяжелели от росы. На востоке над пастбищем небо засветилось первыми лучами солнца. В траве билась перепелка, а из соседского сарая доносилось тявканье голодной собаки.