Владимир Рублев - Семья

— Что, втюрилась, горе луковое? Хорош паренек — яблочко румяное.

— Ну тебя... — Зина смущенно опустила глаза.

— Хошь, окручу с ним? Во-о будет муженек. Да ты не брыкайся, Зинка, я тебе серьезно говорю, — он пьяно икнул. — И в семье у нас работник прибавится. Ну, говори!

Зина покраснела и едва заметно кивнула головой.

— Эх, Валюшка, по-нашему, по-солдатски... — вдруг отскакивая от сестры, потащил он в круг упирающегося Валентина.

Гармонист рванул меха, и Валентин, не утерпев, под одобрительные возгласы легко, привычно прошелся по кругу.

...За дверью кто-то резко стукнул ведрами. Валентин открыл глаза и не сразу сообразил, где он? Комната небольшая, всего на одно окно. Мягкая ковровая дорожка на полу, в левом углу — большое зеркало, рядом тумбочка, на ней флаконы с духами, коробка пудры, разные безделушки.

Вставать не хотелось. В голове засело и никак не могло улетучиться что-то тяжелое, громоздкое, и, подумав, Валентин усмехнулся: так, по рассказам, чувствуют себя люди после перепоя. Значит, и он докатился до этого. Эх, Ефим, не туда бы шагать нам надо, не этой дорожкой.

«Надо уезжать! — внезапно решил Валентин. — Иначе не выдержу — поругаюсь с Ефимом. Всю злость на нем вымещу. А отец у Ефима... неприятная, однако, личность...»

Размышляя о первом впечатлении, произведенном на него семьей Горлянкиных, Валентин вдруг подумал и о себе: «А сам-то ты хорош! Делаешь то, что захочет Ефим — ни больше, ни меньше. Глупо получается...»

А Ефим — легок на помине. Он без стука заходит в комнату сияющий, довольный. Встретив взгляд Валентина, он так и тает от какого-то ему одному известного восторга.

— Проснулся? Тогда — одевайся, время к обеду. — Сам легко, кошечьей походкой, прошелся к окну и стал там, весело поглядывая на Валентина. — Ловко ты вчера сестренку-то того... окрутил. Я и моргнуть глазом не успел, а ты — сюда, горе луковое, да це-еловать ее. Эх, губа не дура у тебя. Сестренка у меня на-ять, приметная. Сумел-таки ты, шельмец, подъехать к ней...

Валентин вспыхнул от стыда и, отбросив одеяло, вскочил.

— Стой, Ефим! О чем это ты?

— Ты не помнишь? — в голосе Ефима неподдельное изумление. — Не помнишь, как попал сюда? Это же сестренкина комната.

Валентин ошеломленно смотрит на Ефима, силясь вспомнить, как он очутился здесь?

— И что же дальше? — овладев собой, говорит он, отводя глаза от лукавого взгляда Ефима.

— Окосел ты вчера совсем, горе луковое, вот мы и повели тебя с Зинкой сюда. Пришли, она тебе постель разбирает, а ты лезешь ее целовать.

— Не может быть! — зябко повел плечами Валентин и нахмурился.

— Плюнь, горе луковое, на все! — добродушно посоветовал Ефим. — У мамаши еще бочонок браги под лавкой стоит, допивать надо... Собирайся!

Валентин хмуро покачал головой:

— Нет, Ефим. Я уезжаю сейчас же... — и, вставая, уже твердо сказал: — Да, уезжаю! Это самое лучшее...

Теперь опешил Ефим.

— Уезжаешь?! — изумленно зашептал он. — Но... но как же так?

Как же он не подумал, что Валентин вправе сделать это в любую минуту?

Ефим вдруг рассердился:

— Не пущу! Так друзья не делают!

— Нет, Ефим! Решено, и точка! — повеселел Астанин, находя необъяснимое удовольствие в мысли, что Ефим и все, что с ним связано, уже отходят в прошлое,

— Не обижайся, Ефим... Одному тебе придется распивать тот бочонок с брагой. Есть где отличиться... — насмешливо сказал он, одеваясь.

— А куда же ты поедешь? — мрачно, с явной неприязнью спросил Ефим.

Куда? Этого Валентин не решил. Но уж, во всяком случае, не мимо Шахтинска, где жила она, не знакомая еще Галинка.

В Шахтинске Валентин быстро отыскал нужную улицу. А вот и дом, где живет Галина. Тревожно, взволнованно бьется сердце. В голове моментально проносятся самые разные предположения о близкой встрече: одни — радостные, другие — беспокойные.

Круто повернувшись, Валентин уходит от дома и, теперь уже бесцельно, шагает по улице, не обращая внимания на неосторожные толчки торопливых прохожих.

«Что ж, вот я и здесь, в ее городе, — рассеянно посматривая вокруг, думает он. — Она, пожалуй, сейчас в школе. Может, вот это и есть ее школа?» Он останавливается, наблюдая, как из дверей огромного двухэтажного здания с криком и смехом вывалилась и стала растекаться в разные стороны шумная гурьба малышек. «Нет, она писала, что ее школа на окраине города», — вспомнил Валентин и, почему-то облегченно вздохнув, пошел дальше.

Лишь к вечеру, когда на зимние сумеречные улицы из окон зданий упал электрический свет, Валентин снова подошел к уже знакомому дому, решив, что Галина вернулась из школы.

И действительно, Галина пришла домой еще засветло, а сейчас, включив свет, проверяла ученические тетради. Работа требовала полного внимания, но в мыслях нет-нет да и промелькнут слова матери, которая, уходя в школу, будто мимоходом сообщила:

— Какой-то военный днем долго стоял у нашего дома. Не Валентин ли?

Галина смущенно промолчала, склонившись над тетрадью, но в душе была благодарна матери, что та разделяет ее беспокойство.

Нина Павловна ушла. Галина не раз тревожно подходила к окну, разглядывая с высоты второго этажа прохожих, но из военных никто не останавливался у дома. Больше месяца не пишет Валентин, и это молчание неожиданно: последние полгода письма от него приходили через два-три дня. Что же теперь случилось?

Услышав на лестнице твердые шаги, Галина замерла, затем тихо подошла к двери. Робкий стук показался ей удивительно громким и отчетливым...

Валентин притворил за собою дверь, поставил чемодан и мгновенно охватил взглядом стоящую перед ним девушку. «Вот она какая в жизни, сестра моего командира! Может быть, и не она это, не Галинка?» И не заметил, что назвал ее так, как шесть лет назад называл старший лейтенант Александр Васильевич Жарченко — первый командир Валентина в боевой обстановке.

Почти полгода стрелок-радист Валентин Астанин служил в экипаже старшего лейтенанта Жарченко. Они не только вместе летали. Жарченко всюду проявлял о нем братскую заботу, и Валентин не мог не оценить этого. Они сдружились так близко, что даже письма читали вместе.

Александр Васильевич письма получал часто. В одном из них сестренка Галя прислала ему фотографию.

— Пять лет уже не виделись, совсем взрослая Галинка стала, — вздохнул он, передавая фото Валентину. — Я ведь еще до войны начал службу... Двенадцать лет ей было, когда ушел.

С фотографии на Валентина глянула темноглазая девушка. Пушистые волосы заплетены в толстые косы. Джемпер, обтянувший ее маленькую грудь, делал Галинку очень похожей на девочку.

— Хорошая сестренка у вас... — сказал Валентин.

— Понравилась? — обрадовался Александр Васильевич и посмотрел на Валентина таким взглядом, что тот смущенно отвернулся.