Владимир Рублев - Семья

— Но ты же сейчас сказала?

— Глупости... И вообще, мне этот разговор не нравится. Когда человек много рассуждает о любви, значит, у него ее нет.

Она сердито отодвинулась от Марка, давая знать, что ей обидно за весь этот неприятный разговор. В глубине же души ее разбирало любопытство: что будет дальше? Как поведет себя Марк? Если он пойдет ей навстречу, значит, она сумеет со временем взять его в руки, заставит исполнять все малейшие ее желания — и тогда... О, тогда ей многие будут завидовать!

— Ничего, ничего не пойму, — Марк Александрович облокотился на спинку скамейки и задумчиво продолжал. — Ты все, все перепутала в моей жизни. Мне 32 года, я не юноша... Однако поступаю, как сумасбродный юнец... Конечно, в мои годы так не влюбляются, но что поделаешь, если нас свела судьба? И всё же надо приходить к чему-то определенному: или одно, или другое, или да, или нет, Я больше не могу так, это мне тяжело... Не могу...

Тамара подумала, что он сейчас уйдет, оставит ее одну; ему будет больно, а ей... Ей... тоже немножко. Она уже привыкла к нему, к его сдержанной, но временами бурно прорывающейся страсти. Без него будет пусто. И потом он, пожалуй, и впрямь любит ее..,

— Ну, извини,.. Я должен пойти, — поднялся Марк Александрович.

— Подожди... — Но с места не сдвинулась, а словно оцепенела.

— Подожди... — повторила она. — Посиди...

— Нет... Нового у нас ничего быть не может, а если будет так, как было, не стоит оставаться... И вообще...

— А если будет... новое? — тихо спросила Тамара и спохватилась, но было уже поздно: Марк Александрович, словно ждал этих слов, схватил ее, поднял и понес куда-то, безвольную и обессиленную страстными поцелуями.

Весь следующий день она была молчалива, лишь перед концом работы спросила Татьяну Константиновну:

— Вы знаете Тачинского?

— Знаю... — тихо ответила Татьяна Константиновна; затем, словно решившись, добавила: — Это был... мой муж.

— Что?!

— Муж...

— А сейчас, а сейчас... — вдруг задохнулась побледневшая девушка. Но тут же быстро овладела собой. «Вот как оно все получается, — лихорадочно мелькнула, мысль. — Неужели эта женщина действительно была его женой?»

— Что ж, сейчас он мне чужой... — делая вид, что не заметила, как осунулось лицо Тамары, ответила Татьяна Константиновна. — Мы с ним не живем... Уже полгода не живем... И, пожалуй, уже никогда не будем...

— Так я... пойду... — поспешно сказала Тамара, не глядя в глаза Татьяне Константиновне.

— Да, да, иди... — согласилась та.

А когда Тамара ушла, она тихо подошла к окну и стояла там до тех пор, пока стройная фигура спешащей девушки не скрылась за поворотом дороги.

Итак, все позади...

Машина резко притормаживала на поворотах дороги. Облако густой пыли бежало за грузовиком. Она окутывала сидевших в кузове людей, лезла в рот, в нос, но Валентин удобно разместился у кабины, и пыль до него не доставала. Он жадно, словно впервые вырвался на волю, смотрел и смотрел вокруг.

...Июньский лес, зеленый и стройный, начинался в метре от дороги, взбирался по гористой местности и таял в наплывшей, на горизонт мутной пелене.

Когда же въезжали в сырые, низкие и местами грязные лощины, были видны золотисто-медные, поднимающиеся по склонам гор сосновые рощи: по дну лощины в окаймлении густой, колыхающейся зеленой стены осоки, навевая воспоминания далекого беззаботного детства, журчит широкий ручей. Проезжали дрожащий мост из ошкуренных березовых жердей, медленно под натужное гудение мотора машины поднимались в гору, и снова глазу открывалась широкая и раздольная лесная ширь... И так — всю дорогу.

Лишь когда показались дома поселка и проехали новый мост через широкую бурливую речку, Валентин вспомнил о том, что заставило его поехать в Ельное.

...Долго, очень долго бродил он после ссоры с Галиной по городским улицам, размышляя, как быть дальше.

«Ну, вот и все... — хмурил он лоб, стараясь отбросить эту отупляющую угнетенность, — таков финал моей жизни в Шахтинске. Да, это — все! Не нужно закрывать глаза на то, что я здесь лишний. Надо действовать и немедленно... Надо ехать... Но куда? На родину? Нет, нет, бежать я не имею права. Я должен знать, чем все это кончится».

Лишь в сумерках пришел он домой.

Галины не было. Где она, Валентин не представлял, а спрашивать у Нины Павловны не хотелось.

«Все равно теперь», — подумал Валентин, сел за стол, раскрыл книгу, попытался читать, но сосредоточенность не приходила. Встал, прошел в кухню, закурил.

А мысли в голове возникали одна за другой, расплывчатые — без начала, без конца. В какой-то миг всплыл образ Ефима, и Валентин уцепился за него: «Да, да, к нему, к нему нужно ехать... Там я буду знать все о здешней жизни».

И теперь, когда пришло решение, снова подумал о Галине.

...Она пришла поздно вечером, робкая, молчаливая... Тихо прошла в комнату, неслышно разделась и юркнула под одеяло. Услышав из кухни, как тяжело скрипнули пружины кровати, Валентин снова закурил. И курил долго, до тех пор, пока не стало подташнивать. Тогда, прополоскав рот, умылся и лег, отвернувшись от Галины. Если бы она сейчас хоть слово сказала ему, многое в их дальнейших отношениях было бы по-другому. Но она молчала, как молчат тогда, когда чувствуют свою вину, и это все больше убеждало его, что она опять была с Бурнаковым. В сердце Валентина рождались и пропадали десятки резких слов, которые бы заставили ее вскочить с кровати, уйти, куда угодно, лишь бы она не была с ним рядом, безмолвная, притихшая, но оттого, что этих слов было слишком много, оттого, что они, все больше наполняя его гневом, беспорядочно теснились в голове, он молчал... Да и к чему говорить ей то, в чем она не нуждается, что и без него известно ей? Да, скажет она, я виделась с ним, а тебе что? Все равно же ты бессилен нам помешать!..

Нет, нет, только не это, только пусть не будут сказаны эти слова, так легче... Завтра же он уедет... Да, да, уедет, и пусть сплетники толкуют это, как бегство, как неспособность довести дело до конца... Пусть! Но это я решил, и какое им дело до меня? Я плюю да них, плюю потому, что я прав перед собой. Ехать отсюда, как и положено делать третьему лишнему.

Проснувшись поздно утром, Валентин по тишине в комнате решил, что он один... Но нет, Галина сидела у стола, занятая работой... Вот она настороженно оглянулась на него, но, встретив его взгляд, встала и начала собираться.

— Подожди... — сказал он, приподнимаясь и думая, что сейчас она уйдет, а ему надо же сказать, что он уезжает.

Она остановилась у двери, строго глядя на него, но он не знал, что она уже готова была к примирению. Он прочитал в ее глазах лишь нетерпенье, желание поскорее уйти и потому сказал без обиняков:

— Я уезжаю сегодня.