Владимир Рублев - Семья

— В чем дело? — спросил он крепильщика, замкнутого, нелюдимого рабочего по фамилии Кнычев. — Или вам жить уже надоело?

— А мы здесь при чем?.. — оправдывался Кнычев. — Астанин еще дня три назад сообщил о нехватке крепежа начальнику участка, тот говорит, что главный инженер приказал обеспечить лесом в первую очередь циклующуюся лаву.

— Астанин! Останавливай машину! — заволновался Аркадий.

В забое стало непривычно тихо.

— Сегодня же пишите докладную начальнику шахты... — говорил Аркадий. — Никто не имеет права заставить работать в таких условиях.

— Это ясно... — уныло согласился Кнычев.

— Ясно, ясно, — вскипел Аркадий и кивнул головой в сторону подходившего Валентина: — Астанин-то молодой горняк, а ты, Кнычев, больше десятка лет работаешь в забое. Нельзя разве было предупредить?

— Я что... начальству виднее... А если стоять, так кукиш и заработаешь.

Подошел Валентин.

— Последнюю смену работаю в лаве... Вот слушайте, что делается.

Все напрягли внимание. Временами резко потрескивали стойки, слышно было, как где-то позади падали глыбы породы и сочилась вода...

— Да-а... так и я не соглашусь работать, — побледнел вдруг Кнычев, прислушиваясь к треску. — У меня все же восемь душ детей... И чего я допросился сегодня на перекрепку?

— Окунев! Слетай-ка к нашим электровозникам, пусть сюда крепежного леса подвезут, — сказал Аркадий Саньке, а когда тот быстро пошел вниз по лаве, крикнул вдогонку: — В первую очередь пусть везут! — и обернулся к Валентину и Кнычеву: — Вот-вот должен подойти Касимов с бригадой, подождем их, к этому времени и лес подвезут.

Стойки затрещали совсем рядом. Аркадий тревожно метнул на них луч лампы и вздрогнул: они лопались под тяжестью оседавшей кровли. Аркадий едва успел крикнуть Валентину:

— Ложись к врубовке! — как что-то оглушительно ударило его по голове.

Падая, Аркадий вдруг увидел Тамару, она стояла невдалеке, освещенная ярким солнечным светом и улыбалась. «Я ведь знала, что так все получится... А ты говоришь — сын!»

Обвал! Это редкое за последние годы событие вселило беспокойный страх в сердце многих молодых горняков, не сталкивавшихся с обвалами и не знающих, что делать в таких случаях. Люди бежали из забоев, клеть не успевала поднимать рабочих на поверхность, а внизу собирались все новые и новые группы людей.

Звонили телефоны, хриплые голоса требовали кого-то вызвать, кто-то успокаивал по телефону женщину, говоря: «Да это же я, я, Лена! Я был наверху, когда произошел обвал... Да зачем ты спрашиваешь, жив ли я, когда я с тобой говорю, я Николай! Кого? Фу ты, глупая... Да это же я с тобой говорю... Что?»

Клубенцов был дома, он обедал, когда зазвонил телефон.

— Иван Павлович! Обвал! — кричал в трубку Тачинский...

Но Иван Павлович уже бросил трубку и, на ходу одеваясь, выскочил на улицу... Прежде всего — пресечь панику, организовать спасение заваленных людей.

При виде начальника шахты, Тачинский, до этого метавшийся по кабинету, бросился к Клубенцову.

— Иван Павлович! Говорят, там внизу около десяти человек. Что делать?

— Поч-чему вы не в шахте? — едва сдерживая гнев, сказал Клубенцов. — Сейчас же организуйте аварийные бригады и — вниз!

...На шахтном дворе, куда они вышли, стоял тревожный гул голосов. Среди горняков сновали женщины, разыскивая своих близких. Здесь уже был Шалин.

— Комлев! Вот ваша бригада! Дуладзе, Ахметов, Васильев, Коротовский, — называл парторг имена опытных горняков, людей, пользующихся всеобщим уважением.

— А что же мы сидеть сложа руки будем? — заволновались в толпе, когда аварийные бригады получили инструмент и тронулись к спуску в шахту. — Айда вниз, ребята!

И вот уже клеть не успевала опускать людей вниз, но теперь это были не объятые паникой, а спокойные, уверенные в себя люди. Оставшиеся наверху (всем начальник шахты не разрешил спускаться вниз) встречали каждого, кто появлялся из шахты, вопросом:

— Как там?

Ответ был неизменен:

— Работа идет!

Медленно возвращалось сознание. Рядом кто-то долго и настойчиво разговаривал. Голоса были приглушенные, они пропадали, но вот минуту назад он услышал эти голоса совсем отчетливо.

— Так, говорите, ничего страшного с ним не произошло? Это хорошо... — голос был знакомый. Валентин попытался вспомнить, кто это, но мысли убегали, и он не мог их сосредоточить.

— А Зыкин как? У него что-то с ногами неладное.

— Да, у Зыкина перебиты ноги... Положен в гипс.

Зыкин... это значит — Аркадий... Но почему — гипс? Он же велел уходить из лавы... Уходить. Куда уходить? Но что это? На тело навалилась тяжелая масса, стало трудно дышать, и Валентин застонал. Голоса пропали.

Ко лбу прикоснулось что-то холодное, сердце стало биться ровнее. Рядом кто-то есть... Взял руку... Галя... Родная любимая... Не уходи, не уходи... Галя, родная.

Хотелось открыть глаза, но веки словно налились свинцом. Наконец, это удалось. Белый потолок и... девушка, тоже вся в белом... Зачем она здесь? А где Галина? И внезапно Валентин все вспомнил... Обвал!. Но где же Кнычев, где Аркадий? А он? Что с ним? Валентин рванулся, но страшная боль откинула его обратно на подушку. Сознание угасло.

День был хмурый. Настоящий осенний день, с низко нависшими, быстро бегущими темными тучами, с противным мелким дождем «бусом».

Тамара стояла у окна и грустно смотрела на улицу... Много невеселых дум вызывала у нее эта пасмурная погода. Вот уже скоро полгода, как она здесь. Как пусто, неинтересно текут дни... И долго ли так будет?

Скрипнула дверь. Опять он. Он уже неделю навещает ее, когда Татьяна Константиновна уходит на обед.

— Здравствуй, Тамара. Ты опять скучаешь.

Не поворачивая головы, Тамара кивнула в ответ на его приветствие.

Тачинский быстро подошел к ней и встал позади.

— Я знаю, что тебе не хочется жить в этой... в этом грязном поселке... Но я же обещаю тебе гораздо лучшее. Я написал докладную в трест, меня переведут работать в город...

Тамара отошла от окна и, не глядя на Марка Александровича, села за стол.

— Подумай, Тамара, подумай хорошо о том, что я тебе предлагаю... Жена главного инженера — не последний человек в обществе. Ты будешь иметь все, что пожелаешь... и что я смогу... что буду в силах дать тебе... Вечером будем выезжать на собственной машине в театры, в кино. Разве у всех женщин есть такая возможность?

— Но ты же еще не переведен в город, — скупо отозвалась Тамара. — И потом, Аркадий...

— Ты все еще вспоминаешь этого калеку? Но я же говорил, что у него перелом обеих ног. Конечно, если тебе нравится возиться, быть нянькой у инвалида — выходи за Аркадия... Я не против, только мне кажется, что ты сама — против... Всю жизнь баюкать калеку.