Анатолий Калинин - Лунные ночи

Так он, должно быть, незаметно увлекся и своим новым знакомым, с которым вот уже неделю вместе колесил по району. Чем больше разочаровывался Еремин в своем прежнем представлении о писателе, тем как-то проще ему было находиться со своим спутником. И если Михайлов теперь уедет, то это будет для Еремина потеря. И неплохо, если действительно удастся уговорить его пожить в районе, как надеялся Тарасов…

Но Михайлов, казалось, уже совсем не думал об этом, а Еремину возобновлять этот разговор вот так навязчиво — «оставайтесь, Сергей Иванович, в нашем районе» — не хотелось. И однажды, когда их поездка совсем уже подошла к концу, Еремин решил испытать другое средство.

До этого он неоднократно слыхал и читал, что все писатели — страстные охотники. Не может быть, чтобы Михайлов, если он настоящий писатель, был исключением из этого правила. Последний день Еремин выкроил для того, чтобы показать ему самые красивые места в районе. Они продолжали ездить из бригады в бригаду, с фермы на ферму, но Еремин с утра предупредил Александра, чтобы он вез их не кратчайшими дорогами, а теми, которые проходят опушками леса и лугом, где с камышовых озер сейчас снимались в отлет утки и гуси. Еремин видел, что все это Михайлову не могло не понравиться. В отличие от своей обычной малоподвижности, тот вел сейчас себя в машине неспокойно, бросался от одного окошка к другому, шумно вздыхал и часто просил Александра остановиться. А когда он стоял и смотрел вслед отлетающим стаям и вслушивался в их падающий с высоты прощальный стон, во взгляде его появлялось такое выражение, какое Еремин видел у него однажды на бригадном стане, когда они пели песни.

К вечеру Еремин решил, что он может наконец испытать свое средство.

— И поохотиться у нас, Сергей Иванович, — заговорил он, — как видите, есть где. За рекой у нас есть Утиное озеро, его за то и назвали Утиным, что утки там, как в заповеднике, живут. А в степи зимой на зайцев хорошая охота, на лис. До меня здесь, говорят, на волков облавы устраивали. Вы охотник? — с ожиданием посмотрел он на Михайлова.

— Нет, — смеющимися глазами встретил его взгляд Михайлов.

— Ну-у?! — удивился Еремин так искренне, что Михайлов засмеялся совсем уже громко.

— Вы, Иван Дмитриевич, — сказал он, — не первый так удивляетесь, я уже привык, что меня из-за этого и настоящим писателем не признают. Что же теперь делать, если у меня нет этой страсти? — Он пожал плечами. — А вы небось любите побродить с ружьишком?

— Нет.

— То есть как? — с сердитым недоумением взглянул на него своими серыми глазами Михайлов. — Вы же сказали, что вы охотник.

— Я этого не говорил, — покачал головой Еремин. Пришла очередь удивляться Михайлову:

— Вы в самом деле не охотник?

— В самом деле.

— Зачем же вы тогда расписывали прелести этого вашего… Утиного озера?

— Надо же мне, Сергей Иванович, чем-то вас завлечь, — улыбаясь, сказал Еремин.

Они посмотрели друг на друга и рассмеялись. Внезапно Михайлов оборвал смех, и глаза его блеснули из-под шляпы на Еремина сердито.

— Вы меня, Иван Дмитриевич, больше не агитируйте. Не нужно меня агитировать, хорошо? Если бы сейчас вы и захотели прогнать меня из района — я все равно не уеду.

Наутро Еремин сидел в райкоме за столом, разбирал стопку накопившихся за время его недельного отсутствия бумаг, выслушивал людей, отвечал на телефонные звонки, которые, по словам помощника, вдруг сразу посыпались, будто где-то плотину прорвало. Помощник сказал Еремину, что за все эти семь дней только изредка раздавался звонок в его кабинете, а сейчас все так сразу и раззвонились, будто обрадовались, что первый секретарь — в райкоме.

И лишь к полудню, когда схлынул поток посетителей и смолкли звонки, — видимо, все сотрудники в областных учреждениях ушли на обед, — Еремин наконец улучил время склониться над письмами и жалобами, которых за время его отлучки тоже набралось немало.

Он только что поставил подпись под ответным письмом на жалобу учительницы из станицы Бирючинской, которая обвиняла сельсовет в невнимательном отношении к школе, и, бросив рассеянный взгляд в окно, сквозь рогатку ветвей клена увидел остановившийся на улице газик-вездеход, такой же, как в райкоме. Из-под брезентового тента вылез мужчина в темном плаще, в шляпе и направился к райкому. И лишь когда уже в другом окне совсем, близко промелькнул профиль его смуглого лица с широкой бровью и с крупным, хорошей формы лбом, которого не могла спрятать шляпа, Еремин сообразил, что это Тарасов.

Еремин вышел из-за стола и остановился лицом к двери, невольно подтягиваясь и чувствуя, как вздрогнула и привычно напряглась в нем знакомая струнка. Тарасов был для Еремина не только секретарем обкома. И, стоя посредине комнаты в ожидании, когда откроется дверь, он даже не заметил, как руки его сами собой легли по швам.

Должно быть, и Тарасову, как только он открыл дверь и окинул взглядом фигуру Еремина, все это сразу стало понятно, потому что глаза его понимающе засмеялись.

— Вольно, секретарь райкома Еремин, вольно. Кажется, мы с вами давно уже живем не по воинскому уставу.

И сказано это было так, что и Еремин рассмеялся.

— Все равно солдаты, — ответил он в том же тоне.

— Это что же, каждый год у вас здесь такая осень? — пожимая руку Еремина и взглянув на ярко освещенные солнцем окна, спросил Тарасов.

— Не всегда, но вот уже второй год, — не вполне разделяя его восхищение, ответил Еремин.

— Отличная осень, кольцовская осень, — снимая шляпу и плащ и доставая из кармана какую-то свернутую в трубку мягкую красную папку, сказал Тарасов.

— Из-за нее мы и посеяли почти на месяц позднее, — напомнил Еремин.

— Но зато и всходы озимых у вас не те, что у ваших соседей, — возразил Тарасов. — Поля — как межа разделила… Признаюсь, я тогда поторопился со своим вопросом о сроках сева.

— Урожай покажет… — осторожно сказал Еремин.

— Да вы, оказывается, дипломат, — усмехнулся Тарасов, — чего, между прочим, по вашей докладной совсем не заметно. Скорее наоборот.

Только теперь Еремин догадался, что свернутая в трубку красная папка в руке у Тарасова и есть та самая злополучная докладная записка, которая так долго пролежала сначала в обкоме, а потом в областном управлении сельского хозяйства.

— Вот теперь я могу сказать, что и не только в принципе согласен с вами, — присаживаясь к небольшому столику, приставленному к письменному столу Еремина, и раскрывая папку, сказал Тарасов. — Прочитали мы ее и в обкоме и облисполкоме. И должен сказать, что, хотя вы, товарищ Еремин, писали только о своем районе, это немало подскажет нам и для всей области.

Еремин не был тщеславным человеком, но услышать эти слова ему было приятно. И чтобы скрыть краску невольного удовольствия, он, сидя по другую сторону столика, против Тарасова, наклонил голову.