Анатолий Калинин - Лунные ночи

Смущенный и задетый, Еремин поехал дальше, в станицу. Через час вездеход остановился у большого, с низами, дома правления Тереховского колхоза. По деревянной шаткой лестнице Еремин поднялся наверх. В большой общей комнате правления было натоплено, домовито и многолюдно. Председатель Черенков, разомлевший от духоты, с лоснящимся лицом, сидел в углу за столом, под портретами. И все стулья, густо стоявшие у стен, были заняты. Сизый табачный дым вился над каждым стулом и плотной пеленой закрывал потолок. Еремин, видимо, попал на какое-то совещание.

— Заседаете? — спросил он, открывая дверь и останавливаясь на пороге.

— Все решаем о кормах, — ответил Черенков, и его одутловатое, сонливое лицо выразило озабоченность. — Вы проходите, Иван Дмитриевич, садитесь, — он поискал глазами свободный стул.

— Вы тут решаете, — бегло оглядев присутствующих, резко сказал Еремин, — а вдовы в это время возят корма, замерзают.

— Мы, Иван Дмитриевич, планируем, — проследив за его взглядом, широко улыбнулся Черенков. — Тут у нас, так сказать, штаб.

Никогда, не повышал Еремин голоса на людей. Командуя на фронте ротой, умел обойтись без этого. Но теперь не мог сдержаться. Снова пробежав глазами по комнате, он сквозь столб дыма разглядел и узнал лица собравшихся здесь людей. Многие из них были ему знакомы: заместитель председателя колхоза, бухгалтер, кладовщик, заведующий свинофермой, зоотехник, три бригадира. И среди сидевших здесь не было ни одной женщины. Эта сердитая Дарья Сошникова сказала правду.

— Стыдно! За юбки от зимы спрятались. Вдовы дома детишек побросали, с вьюгой воюют, а вы тут планируете. Какой это штаб! Женщины на передовой, а мужчины в штабе?! Сейчас планировать там надо, — Еремин кивнул на окна, — с вилами, с лопатами. Вас тут почти целая рота, и все — в тылу!

— Да, но, товарищ Еремин… — Черенков хотел что-то сказать, но Еремин не дал.

— Как секретарь райкома, предлагаю совещание прекратить. Весь руководящий состав немедленно послать на заготовку кормов. Всех мужчин — в степь, а женщин вернуть домой на отдых.

Через неделю Еремин возвращался домой. Всю неделю ездили из колхоза в колхоз, с фермы на ферму, от зимовки к зимовке. Невиданная по лютости зима — самые глубокие старики не запомнили такой в этих местах — угрожала животноводству. Даже там, где с лета достаточно заготовили сена и соломы, создались трудности из-за того, что почти невозможно было возить корм по бездорожью. Там же, где запасли его без излишка, с расчетом на обычную зиму, уже начиналась бескормица. При таких морозах скот поедал вдвое больше и все равно оставался голодным. Со скотных дворов несся тоскливый рев коров и телят.

К концу недели в районе все же удалось кое-что сделать, чтобы предотвратить начинавшийся падеж скота. Зоотехники учили на фермах людей, как пользоваться кормозапарниками, экономно расходовать грубый корм и зерно. Сдавали скот государству в счет поставок будущего года и сняли с фуражного довольствия сотни голов скота. Переехав на машине по льду через реку, Еремин находил и своей властью отдавал колхозам скирды сена, заготовленного подсобными хозяйствами всевозможных городских предприятий и учреждений. Все равно об этом сене забыли его хозяева, которых испугала зима.

Еремин и Александр за эти дни окончательно выбились из сил, намерзлись, оба кашляли и чихали. Однажды пришлось и заночевать в степи — заглох мотор, — и, чтобы не замерзнуть, всю ночь поочередно отбрасывали от машины снег лопатами. Спасали их валенки, овчинные тулупы, теплые шапки.

Теперь они торопились к вечеру лопасть домой. А вьюга не унималась. Снега еще больше навалило в степи, пробитая тракторами дорога уходила вперед, как в тоннель. Машина то и дело зарывалась. Но и до дому оставалось каких-нибудь шесть-семь километров.

Однако, когда въехали на окраину последнего перед районной станицей хутора Вербного, Александр, всю дорогу с молчаливым мужеством деливший с Ереминым трудности поездки, взмолился:

— Погреемся, Иван Дмитриевич, а? — повернул он к Еремину измученное, черное лицо.

— Может, дотянем? — неуверенно сказал Еремин.

— Нога уже на акселераторе как мертвая, — Александр пошевелил ногой в валенке.

Подвернули к первому слева дому, возле которого стеклянно звенел на вьюжном ветру обмерзшими ветвями тополь. Им открыла дверь хозяйка. Еремин попросил у нее разрешения обогреться, и она молча посторонилась, пропуская его и Александра в дом. В темных сенях Еремин не рассмотрел ее лица и лишь уже в доме увидел, что попал к той самой сердитой женщине с дерзким взглядом серых глаз, с которой неделю назад познакомился в степи на заснеженной дороге, — к Дарье Сошниковой.

Кроме Дарьи в доме сейчас были еще три или четыре женщины. «Должно быть, — догадался Еремин, — те самые, что сопровождали возы сена». Тогда все они были закутаны в шали, одеты в тулупы, с поднятыми воротниками, теперь же сидели в натопленной комнате вокруг стола в чистых, аккуратных кофтах и юбках, с накинутыми на плечи белыми и серыми пуховыми платками, с лицами, блестевшими от крема. Еремина и Александра они встретили, весело переглядываясь и теснясь за столом, освобождая им место. Еремин понял, что попал на женские вечерние посиделки.

В красной крапчатой кофточке, с брошкой на груди, с темными, необычайно подвижными бровями на миловидном лице, Дарья могла сейчас сойти за младшую и притом неизмеримо более приветливую сестру той самой сердитой и грубоватой женщины, которая неделю назад отвечала Еремину на дороге. С раскрасневшимся лицом она хлопотала по дому, расставляя на столе тарелки с угощением: вареную картошку, соленые огурцы и помидоры, творог, горячие, только что снятые с огня пышки. Она пригласила к столу и Еремина с Александром. В ее обращении с Ереминым не было и следа той резкой насмешливости, с которой она отвечала ему тогда на дороге. В ней было даже заметно какое-то смущение, правда веселое и лукавое. И ее тонкие, разлетающиеся в стороны брови все время загадочно трепетали.

Еремин сперва подумал, что эта разница в ее поведении, скорее всего, объясняется различными обстоятельствами их встреч: там, в снегу, Дарья была озабочена делом, замерзла и устала, здесь же она принимала его как гостя. Но вскоре все разъяснилось. Одна из сидевших за столом женщин, самая молодая, державшаяся дичком, поглядывая на Еремина круглым смешливым глазом, все время отворачивала от него лицо и вдруг не выдержала, прыснула, прикрывая рот ладонью.

— Стешка! — укоризненно заметила ей соседка. А у самой карие глаза тоже смеялись, уголки губ вздрагивали. И все женщины, поглядывая на Еремина и друг на друга, пересмеивались.