Иван Шамякин - Снежные зимы

— Прошу прощения. Вы не могли бы сказать, как мне пройти в воинскую часть… — Он назвал почтовый номер, который указывали на конвертах.

Красотка глянула одним глазом и грубо ответила:

— Мы не справочное бюро.

— Я понимаю. Но… я приехал навестить сына… Он здесь служит…

— Пускай бы ваш сын и написал, как его искать.

— Он написал, что надо ехать сюда…

— Зайдите в поселковый Совет, — посоветовала старшая, прекратив работу и через барьер подозрительно оглядывая не самого Антонюка, а почему-то его ноги, сапоги.

Ивану Васильевичу стало обидно. За девушку.

«Я понимаю, ты, может быть, не имеешь права сказать, как пройти к части, хотя сотни отдыхающих ходили туда. Лада рассказывала, что нахальные девчонки чуть ли не через забор лазили. Но если ты сознаешь, что живешь на морской границе, и знаешь, что нужна бдительность, то прояви хотя бы ее — заинтересуйся мной, погляди в лицо. Неужто ты так зачерствела на своей работе, что потеряла всякий интерес к людям?»

— Можно оставить у вас чемодан, чтоб не таскаться с ним?

— Мы — не камера…

— Деточка! А нельзя ли отвечать более любезно и приветливо?

— Я вам не деточка! — опять-таки не отрываясь от книги.

— Простите. Но неужели вам так хочется испортить мне настроение, старому, усталому человеку?

Только тогда девушка обернулась к нему, посмотрела хорошими, чистыми глазами и… покраснела.

«Слава богу, не все еще в тебе погасло», — вздохнув, подумал Иван Васильевич.

Старшая сказала:

— Давайте ваш чемодан. Но мы только до пяти.

— Я до пяти вернусь.

Лада рассказывала так подробно, давала такие ясные ориентиры, что он, наверное, нашел бы Василя, ни у кого не спрашивая. Конечно, если б горы не окутались тучами и если б видна была та горная тропка, что сразу за поселком ведет по голому склону к гряде горного дубняка, и скала, напоминающая человека, и антенна на вершине…

А так — надо идти вслепую.

Иван Васильевич сразу же за виноградником повернул с шоссе на вытоптанную тысячами ног широкую, с добрую дорогу, тропу и… полез в горы. В самом деле, не шел, а лез, потому что тропка была скользкая, из-под камней и гравия текла синяя глина. Чем выше — тем сильней сек щеку колючий дождь. Хорошо, что предусмотрительная жена положила в чемодан плащ. Но плащ, свитер, сапоги — это не для хождения по горам. Вспотел. Почувствовал сердце. Оно сигналило, как бы предупреждая: осторожно.

Да, осторожно — тебе не двадцать два, как Ладе. Она и ее друзья здесь бегали. Правда, они были в купальниках и тапочках и прыгали, как козы по сухим камням. Однажды поднялись сюда ночью и расположились на ночлег возле самого поста. Их обнаружили. И отвезли на машине в долину, к морю. Ладины товарки перепугались. «Посадят на гауптвахту, — посмеивалась Лада. — Суток на десять».

Лада не ведает страха, ничего не боится. Свободный человек. А Василь? Нет, и в ней таится страх, над которым она иногда посмеивается, а иногда, как позавчера, задумывается всерьез, — за судьбу человечества; ей, физику, лучше, чем кому-нибудь, известна разрушительная сила оружия, которое лежит в арсеналах.

А Василь? Что думает сын? Он кажется таким далеким, незнакомым, неразгаданным. От этого, верно, и ощущение своей вины перед сыном. Нелепо, что сына он понимает хуже, чем многих чужих детей. Человек поднялся в облака. На несколько шагов вокруг видны земля, камни, редкие кусты, а дальше, внизу, вверху — со всех сторон — туманная мгла. Скрылся поселок. Не видно моря, но грохот его не стал дальше. Волны бьют в скальный берег совсем рядом, как будто под ним. Может быть, он идет над обрывом, о котором рассказывала Лада? Неосторожный шаг — и в бездну, волны слижут мертвое тело с узкой прибрежной полосы, с обкатанной до гладкости гальки, море проглотит его, и никто никогда не узнает, куда девался человек. Фу, какая чертовщина лезет в голову! Однако в самом деле, так ли он идет? Вот горный дубняк, низкий, голый: кое-где ржавый, как старая жесть, листок — он перезимует на ветке. Но в дубняке не одна тропка, люди тут ходили кто куда. Какая же из них ведет к сыну?

Иван Васильевич откинул капюшон, снял шапку, чтоб вытереть пот. Дождь больше не сечет, — видно, близкая гора заслонила от морского ветра. А может быть, он поднялся выше той тучи, что проливает крупный дождь? Осталась одна туманная морось. Но от этой мороси одежда сыреет хуже, чем от настоящего дождя. Дождевые капли скатились бы по плащу, туман же проникает всюду. Или, может быть, одежда отяжелела от пота? Все стало тяжелее — пальто, сапоги. А сердце… оно умное и нашло… свой ритм. Бьется часто, но без боли, без призыва к осторожности. Это вернуло хорошее настроение.

«Есть еще у тебя, Иван, запас прочности. Может, податься под старость в альпинисты?»

Однако обрадовался, когда неожиданно, как из-под земли, перед ним появился моряк, в камуфляжной накидке, с автоматом. Из-под капюшона блеснули веселые глаза.

— Стой, папаша! Гуляем?

— Гуляем.

— Отличная погодка для прогулки в горы! Верно?! — без улыбки кивнул моряк на небо.

— Ничего. В самый раз.

— Для чего — в самый раз?

— Для прогулки.

— Люблю веселых…

— …шпионов.

— Нет, дедов.

Ивану Васильевичу было жарко, и он хотел расстегнуть пальто. Но как только коснулся пуговиц, часовой поднял автомат.

— Ша, дед! Не шевелись. А то положу на землю и будешь нюхать скалу.

— Позови начальство.

— Между землей и небом я — высшее начальство.

— Что ж мне, так и стоять?

Иван Васильевич понял, что сигнализация здесь — вполне на уровне, что сигнал о его появлении давно уже.

— Неужто я похож на деда?

— Сынок, беру свои слова обратно. — И все это с деланной серьезностью. Хоть бы улыбнулся, разбойник.

— Болтун ты, брат, а не моряк.

— О-о! А это уже оскорбление особы часового.

Откуда-то сверху, как будто из туч, быстро спускались люди: сыпались из-под ног камешки, но летели не сюда, а куда-то в сторону, падали на мягкое, будто в траву.

Вынырнули из кустов двое — матрос и лейтенант, совсем молоденький, казалось — даже моложе своих подчиненных. Но зато куда более серьезный. Сразу строго потребовал:

— Документы!

Иван Васильевич подмигнул часовому, который задержал его.

— Можно залезть в карман? Лейтенант оборвал:

— Разговорчики!

— Уф ты, — сказал Иван Васильевич, протягивая паспорт.

Лейтенант покраснел — то ли от гнева, что с ним так непочтительно разговаривают, то ли от смущения, что так командует незнакомым штатским человеком.

— Антонюк, — прочитал вслух фамилию.

— Тут где-то служит мой сын, и я хочу с ним повидаться.

— Вася Антонюк? — Лицо веселого часового расплылось в улыбке.

Иван Васильевич понял: Вася его друг. Пожалел, что не сказал об этом сразу. Разговор их до прихода начальника караула мог бы пойти совсем иначе, и он, возможно, узнал бы о сыне больше, чем от него самого, от командиров. Хотя, собственно говоря, что он хочет узнать? Лейтенант бросил часовому: