Иван Шамякин - Снежные зимы

— Налить ему!

— Плюнь ты на свою печенку!

— Истина — в вине, говорили древние философы.

— Еще один доктор высказался. Величайшие оригиналы эти доктора наук. Остроумие бьет ключом! Пей, Саша, за наших детей.

— Лада, тебе положено сегодня быть доброй и ласковой. Он выдающийся философ.

— Папа! Выдающихся философов за всю историю человечества было два или три. Философ, не знающий строения атома…

— Лада, тебя слышат…

— А вино горькое. Горько! — завизжала шустрая дамочка, радуясь, что своим открытием опередила других.

— Вытирай губы, жених, начинаются обряды.

Но встала саркастически настроенная невеста с застенчивой улыбкой. Молодые пристойненько, чуть касаясь, поцеловались. Им захлопали.

— Вот теперь сладко.

— Ешь, Саша. Худей по методу докторов наук. Они худеют методом вытеснения. Знаешь такой? Рюмку водки вытесняют селедкой, селедку — салатом, салат — отбивной… И так далее…

— Где там Вася?

— Без тебя он погибнет, бедняжка. Молится на Свету. Ты поторопился с женитьбой, мой дорогой. Там есть на кого помолиться. Видел, какие богини? Света — это же Нефертити.

Ивану Васильевичу хотелось слушать одну дочку да разве еще внука. Он с болью думал, как тоскливо станет в доме, когда Лада уйдет. Не вернется Василь. Отдалились Майя и зять. Одна утеха — внук. Погладил малыша по головке; Стасик, необычный, не по-детски серьезный, сидел между ним и Ладой — рядом с Ладой. Попытки матери и бабушки забрать малыша из-за стола встретили решительный протест не только с его стороны, но и со стороны Лады, которую, видно, растрогала такая неожиданная любовь племянника.

Ивана Васильевича тоже трогал этот страх ребенка, что кто-то чужой заберет Ладу— «мою Ладу»; Стасик даже ножкой топнул, когда мама днем сказала, что теперь уже Лада не его. «Нет, моя Лада! Моя!» Вспомнил об этом и почувствовал, что глаза наполняются слезами. Не хватало еще заплакать при гостях! Хорошо будет выглядеть бывший комбриг! А может быть, надо было не допустить этого поспешного замужества? Нет, не мог. Однажды уже не допустил…

Хлопец вошел в землянку несмело. В кожухе. С кнутом в руке. Поздоровался не по-военному, Неловко, по-стариковски стащил с головы подпаленную где-то у костра, а может быть, и в бою овчинную шапку. Будыка тут же сделал партизану замечание — приучал к военной дисциплине, особенно таких, молодых.

Хлопец совсем растерялся.

«Так я ж по семейному делу… к комбригу».

«По какому бы делу вы ни обращались, обращаться надлежит по форме, — пробирал начштаба. — Из какого отряда? Фамилия?»

«Микола… Кирейчик…»

«Что у тебя, Микола?» — спросил я. Жаль стало хлопца. У него перехватило дыхание, а лицо запылало, как переспелый помидор. Он натянул шапку и… выпалил по форме:

«Товарищ комбриг, дозвольте жениться! Командир отряда, товарищ Катков…»

«Не дозволяет? — Будыка захохотал. — Довоевались!»

Действительно, было смешно, но я удержался от смеха. Понял, что перед нами — не шалопай, не сердцеед какой-нибудь, а хлопец скромный, и женитьба для него дело серьезное. Он приехал к командиру бригады, как к отцу. Другие разрешения не спрашивали. И стало мне еще больше жаль безусого парнишку.

«Садись. Микола. Сколько тебе лет?»

«Девятнадцать… — И торопливо поправился: — Двадцатый уже…»

Выяснили, что до войны Кирейчик кончил девять классов. Какое образование по тому времени! Какой кадр для будущей мирной жизни! А было это зимой сорок четвертого. Фронт у Мозыри стоял. А мы — в пинских болотах, висели над немецкими тылами. По-отцовски отговаривал Миколу. Учиться тебе надо, хлопче! Учиться, а не жениться. Победа вон видна, светит уже. Мир наступает. А ты, вместо того чтоб кинуться в науку, должен будешь вить гнездо для семьи. А вить гнездо нелегко будет — все вокруг опустошено, разрушено. Будыка тоже подключился — помогал мне. Убедили хлопца. Отговорили. Потом рассказал Наде — она нахмурилась.

«Ты чего?»

«А у нее вы спросили? У дивчины? Вы два часа с ним беседовали, а ее в сенях дрожь била. И вам, феодалы этакие, и в голову не пришло поговорить с ней. Вам — только бы его убедить. Ему — что! А где она найдет свое счастье? Кто знает!»

Странно, что о ней мы и не подумали — о девушке. Только о нем. Не после этого ли незначительного эпизода Надя осталась в деревне, организовала школу?

А года два назад заглянул ко мне уже несколько облысевший, полный, шикарно одетый мужчина. Не узнал его я, пока он не напомнил.

«Пришел, говорит, поблагодарить вас, Иван Васильевич. Помните, как вы в партизанах отговорили меня жениться. Умная у вас голова. Далеко вы глядели».

Кончил Кирейчик университет, аспирантуру, теперь — преподаватель института, кандидат наук. Обеспечен. Доволен. Счастлив. Порадоваться бы за бывшего партизана. Но вспомнились мне Надины слова.

«А она как?»

«Кто?»

«Девушка та?»

«А-а, Нинка Лагодич? Да не знаю. Осталась там, в Полесье. Не до нее было. Учился как сумасшедший. А потом встретилась другая. Жизнь…»

Да, жизнь. Однако почему-то пропал у меня интерес к жизни этого довольного собой кандидата наук. И наоборот, страшно захотелось узнать, как же она, та Нинка, которую я так и не увидел. Как сложилась ее жизнь? Каково ее счастье? И теперь скребет: как же она? Надо будет летом поехать, поискать ее следы…

— О чем задумался, папа?

— Деда, дай вина. Сладкого.

— Иван, задавай тон! А то ученые скоро передерутся.

За столом шумно. Идет полупьяная безалаберная и бесплодная дискуссия среди мужчин. А женщины трещат о своем.

— Догматики вы, биологи. Запустили науку…

— Не захочешь жить с невесткой — построишь кооперативную…

— Мы запустили? В вашу физику никто не лезет с мудрыми советами, а в биологию каждый лезет…

— Так же как в искусство.

— У нее отец генерал. Да ни копейки не дает. А у нас откуда же деньги?

— В музыку еще не так, а вот в кино… Каждый зритель знаток получше Феллини.

— А кто такой Феллини?

— Я актеров не запоминаю. Черт их упомнит!

— Мы, физики, верим друг другу, поддерживаем, помогаем разрабатывать… А вы едите один другого. Вопреки биологическим законам. Борьба внутри одного и того же вида.

— Без борьбы мнений наука не движется…

— Не путай научную дискуссию с групповщиной.

— Беда, что они игнорировали биологическую практику. У нас, машиностроителей, науку от практики отделить невозможно. Машина должна работать. — Это Будыка.

— Да не всегда. Вот Игнат Свиридович, представитель института, машины которого — а за них получали премии — валяются на колхозных дворах металлоломом.

— Неправда.

— Они по сто картин в год смотрят, а пользы что?

— Нельзя зачеркивать работу всего института. Пусть одна-две машины не удались…