Александр Кулешов - Победил Александр Луговой

Не сговариваясь направились к гостинице «Москва» и поднялись на пятнадцатый этаж. Выйдя из лифта, остановились на террасе, где летом выставлялись столики, а сейчас мотался слабый зимний ветер. Отсюда открывался дивный вид на Москву.

Совсем внизу, между гостиницей и Манежем, мчались, словно светлячки-букашки, бесчисленные машины. Слева возвышался Кремль, освещенный спокойно и ровно, уносивший на верхушках своих башен ярко горевшие в черном небе рубиновые звезды.

Дальше световой мозаикой уходили кварталы. Их извилисто пересекала Москва-река, опоясанная вдоль набережных ожерельями бусинок-фонарей. И совсем вдали возносился, сиял, подсвеченный прожекторами, Московский университет. Он горел словно факел, и никакая пелена падающего снега не могла притушить его огни.

Александр раскутился. Он объяснил Люсе, что уж эти материалы наверняка пойдут. Их два. Он получит астрономический гонорар, а потому устраивает ей роскошный банкет. Была заказана икра, крабы, кофе с пирожными и три бутылки воды. Люся бойко поддакивала своему раскутившемуся кавалеру, но есть ничего не стала. Икру она, оказывается, ненавидела с детства (откуда это было знать Александру, их обычное меню бывало куда скромней), крабы ей не нравились. На кофе она очень настаивала, но пить тоже не стала. В конце концов Александр все съел сам. И сам выпил все три бутылки воды. На что Люся только заметила с неодобрением:

— Как ты много пьешь!

Обслуживавшая их официантка так внимательно разглядывала эту пару, с ее странным меню и еще более странной манерой расправляться с ним, что Александр даже весело спросил:

— Что это вы так подозрительно посматриваете на нас? Мы расплатимся, честное слово.

Но официантка не поняла шутки и обиделась.

Когда все темы разговоров были исчерпаны, на свет появилась вечная и неизменная.

— Ты очень скучал без меня? — спросила Люся, старательно вытирая бумажной салфеточкой горчичницу, в которой горчицы давно уже не было.

На этот не новый вопрос последовал обычный ответ:

— А как ты думаешь?

— Ты знаешь, Алик, у меня бывает иногда такое чувство, — тихо сказала Люся, — что вот ты кончишь университет — и мы расстанемся.

Александр даже побледнел от возмущения.

— То есть как расстанемся? Ты что, хочешь бросить меня?

— Бросить! — Люся фыркнула. — Какие-то выражения у тебя старомодные. И потом почему я тебя, а не ты меня?

— Да ты с ума сошла! Что я ушибленный, сам с тобой расставаться. Никогда в жизни.

— Уж прямо в жизни. Что других нет лучше меня?

— Нет! — убежденно отвечал Александр. — Мало того что нет. Не может быть! Во всяком случае, для меня. Ты же знаешь, Люська, я никогда ни на кого не смотрю. Вот прихожу к тебе на тренировку, там же есть очень интересные девчата...

— Ах есть? Это ты все же заметил!

— Да нет...

— Что нет? Так есть или нет? Кто, например, уж не Нина ли, кубышка эта? А? Или Валька, терпеть ее не могу. Между прочим, я в следующий раз приду в таком виде, что ты на меня смотреть не захочешь. Елена Ивановна давно мне говорит, чтоб бросила пижонить. Чтоб в трико занималась, а то простужу ноги — и прощай гимнастика. У нас дует иногда, когда дверь наверху открывают.

— Ну хорошо, Люська, а вот ты без меня скучала? Только честно!

— Скучала, очень, — Люся положила свою маленькую ладонь на могучую длань Александра и посмотрела ему прямо в глаза. — Я просто не знаю, Алик, что я делала, если б тебя не было. Я все время о тебе думала. А скажи, ты бы мог без меня?

— Конечно нет! — Александр был счастлив. С Люсиным переменчивым характером, с ее любовью к насмешкам, он не часто слышал от нее такие слова и теперь боялся, как бы Люсино настроение опять не изменилось. Опасения его оказались не напрасными.

— А подвиг ты бы мог ради меня совершить? Из огня меня вынести, из воды вытащить?

— Конечно, — уже с меньшим воодушевлением отвечал Александр. Хорошо зная свою подругу, он предчувствовал подвох.

— А почему тогда ты не можешь отказаться от твоих порочных, вредных, несоветских взглядов на роль чемпиона по самбо в современном обществе?

Вот оно. Опять шуточки. Люся смотрела на него требовательно и торжественно. Только в самой глубине зрачков таились лукавые огоньки. Но Александр не склонен был шутить.

— Ну тебя, — обиженно сказал он. — Пошли лучше еще погуляем.

И они вновь бродили по теперь уже совсем притихшим улицам и переулкам.

...На следующий день Александр явился в редакцию ни свет ни заря и первым делом отправился к Елисеичу.

— Елисеич, дорогой, посмотри, а то опять будут стружку снимать на летучке. Ну хоть краем глаза... — просил Александр.

— Давай, — коротко сказал Елисеич, водружая очки и засовывая в рот обгрызанный карандаш.

Елисеич обладал поразительной способностью отключаться. Когда он читал чей-нибудь материал или писал свой собственный, он ничего не слышал и не видел. Можно было разрушить дом, унести стены и крышу — он так бы и остался сидеть и читать за своим обшарпанным столом, один посреди площади.

(— Эх, старик! — сказал Елисеич Александру, когда тот однажды спросил старого журналиста, откуда у него такая удивительная способность. — Эх, старик, это теперь у нас все есть: комната, столы, свет, бумага... Все. И еще ворчим. А ты бы видел, что было в двадцатом, двадцать первом... Я свои репортажи тогда на газетах писал, между строк, понимаешь, старик, не в переносном, а в буквальном смысле между строк. Стругал карандаш чернильный, заливал и таким вот манером чернила добывал. А уж о помещении не мечтали. Я тогда в районке работал. Где сидели, там и редакция была, где редакция, там и спали. А в войну? Да что говорить, старик... Я б на твоем месте что ни день свечку в церкви ставил за то, что имеешь. Это ж надо! Мало того, что, как журналистом станешь, все имеешь, так еще учат на журналиста! Учат! В университете. И между прочим, не порют. А нас жизнь учила. Так иной раз, так хлестала, что ту науку до седин забыть не могли. А ты спрашиваешь...)

Александр с волнением следил за выражением лица Елисеича, пока он читал его материал. Наконец Елисеич кончил читать и повернулся к затаившему дыхание Александру.

— Ну что тебе сказать, старик... Молодец! — Елисеич улыбнулся. Улыбался он крайне редко и лишь когда бывал действительно очень доволен. — Хорошо сделал очерк. Конечно, править надо еще и править, — спохватился Елисеич, не захвалит ли он молодого практиканта. — Но главное, старик, есть душа. Видно, что здорово там тебя проняло. В материале главное — душа, а уж как ее выразить — это дело наживное, это опытом дается, учебой. Неси главному спокойно. На этот раз не подкачал.

Александр как на крыльях помчался в кабинет к Лузгину. Тут пришлось поволноваться дольше. Лузгин не любил спешить. Но после обеда вызвал Александра к себе и сказал почти то же, что Елисеич: