Анатолий Калинин - Цыган

Но к вечеру она уже не смогла с собой бороться. Искушение было слишком велико. А на конверте ведь и правда обратного адреса не было.

И уже поздно вечером, накормив своего мужа Михаила после его возвращения из дальнего рейса и уложив спать, она все-таки вскрыла конверт. Помочила его козырек по шву и с облегчением обнаружила, что отклеивается он совсем легко. Наморившийся за время трудной поездки Михаил непробудно спал в соседней комнате, не зная и не подозревая, о чем это плачет и что оплакивает его молодая жена, поставив на стол локти и читая какое-то письмо.

До утра Настя не раз перечитала письмо этой женщины, которую она так и не видела, но которая, оказалось, видела ее у костра в ту ночь.

Уснула уже под самое утро, впервые пропустив и ту минуту, когда Михаил уходил в гараж. И он пожалел будить ее, решив, что позавтракает в столовой.

И еще два дня Настя не расставалась с письмом, доставая его из кармана кофты и в детском саду, когда всех ее беспокойных подопечных укладывал по их кроваткам мертвый час . Вскоре она уже знала его на память, и перед ее глазами, когда она купала в ванночках детишек, возвращалась после работы на мотоцикле домой или же собирала Михаилу на стол, то явственно вставала картина, как эта женщина скачет верхом на Громе ночью по степи, то ее слова, что Ване за хорошую службу обещали досрочно дать отпуск домой, то как перехоронили Галю из одинокой могилы в степи в общую, братскую, в центре хутора.

Все эти дни Михаил смутно чувствовал, что Настя какая-то не такая была, как до этого, и со вновь вспыхнувшими сомнениями спрашивал у нее:

— Что с тобой?

— Я тебе потом все расскажу, — отвечала Настя.

За эти два дня она и две жизни прожила: чужую и свою. На утро третьего дня, когда Михаил уходил на работу, протянула ему вновь заклеенный домашним клейстером конверт.

— Возьми, Миша, это письмо и держи его всегда при себе. Только не потеряй. Ты все время ездишь на своей машине по степи и, может, когда-нибудь встретишь его.

— Кого?

— Будулая.

Михаил нахмурился, но она выдержала его взгляд.

— Не дури. Мы уже с тобой переговорили об этом все. А это и для тебя хорошее письмо. Оно ему от той женщины, о которой я рассказывала тебе. — Настя помедлила и словно бы пересохшим голосом продолжала — Она его зовет к себе, а он и не знает ничего.

Перед вечером он обычно шуршал своими старыми военными картами где-нибудь в домике дорожного ремонтера, в вагончике трактористов или же в пустой сторожке, приютившей его на ночь, а с утра, с самого рассвета, дорога опять начинала шуршать под колесами его мотоцикла зерном, просыпанным при перевозке из кузова автомашин и смешанным с астраханским песком, — это когда из-за Волги опять как с цепи срывалась черная буря и набрасывалась на степь, догладывая ее. Тогда и днем только с включенной фарой надо было пробиваться сквозь завесу мглы.

И сразу же оказалось неправдой, что не было на земле места, где могли бы его ждать, и никому уже не нужен он был, как перекати-поле, гоняемое из края в край степи ветром.

Тот же полковник Привалов, едва завидев его на пороге, уже кричал своей жене, заставляя при ее имени Будулая невольно вздрогнуть:

— А-а, тебя-то мне и нужно! Ты, Клава, только посмотри на него! Теперь он у меня ответит, как пленного повара за генерала выдавать.

Как если бы расстался он с Будулаем только вчера, а не двадцать лет назад. И вышедшая на его крик из кухни жена, вытирая о передник испачканные в муке руки, тоже с ходу заступалась за Будулая:

— Но сперва он должен поесть. У меня как раз обед готов.

— Ты у него и раньше заступницей была. Пусть скажет спасибо, что тогда не под горячую руку к Селиванову, а прямо к тебе в госпиталь попал. Он теперь сполна отчитается, как ротного повара за самого Штеммермана выдавать.

— Зачем же ему отчитываться, если он тут совсем ни при чем?

Привалов непритворно изумлялся:

— Как это ни при, чем? Может быть, ты еще скажешь, что и в разведке тогда не он, а какой-то другой цыган служил?!

Пришло время и Будулаю вставить свое слово:

— Нет, Никифор Иванович, это я служил.

— Вот видишь! — И Привалов торжествующе поворачивался к жене.

— Но этого повара не наша, а шестьдесят третья дивизия в плен брала, — с улыбкой заканчивал Будулай.

У Привалова еще больше округлялись глаза.

— Разве? — Но тут же он отмахивался: — Все равно я вас, разведчиков, знаю, подлецов.

Теперь уже его жена не на шутку ужасалась.

— Как тебе не стыдно! Вы его не слушайте, — говорила она Будулаю, — а садитесь за стол, вот сюда.

А Будулай, улыбаясь, смотрел на Привалова через стол, слушал, с какой он отчетливостью выговаривал «подлецы», и последние сомнения покидали его. Если бы у него до этого и оставались еще сомнения, то теперь уже не было ни малейших: все тот же. Несмотря на то что уже два десятка лет прошло и ни одной черной искорки не простегивало теперь в его некогда густом казачьем чубе, а глаза уже воссияли тускло-хрустальным блеском, как будто подплавились они.

— Пусть говорит что угодно, а вы ешьте борщ, — говорила его жена, подвигая Будулаю тарелку.

Однако и Привалова не так-то легко было сбить с ноги, наступившей на стремя излюбленной темы.

— Самого Конева чуть в заблуждение не ввели. — И все еще густые брови двумя кустами поднимались у него кверху. — Совсем было от него со своим начразведки получили по ордену Красного Знамени за доставку в штаб фронта самого командующего окруженной группировки, когда кто-то досмотрелся, что руки у этого командующего из рукавов мундира по локти торчат… Нет, пусть он сам же и рассказывает тебе. — Привалов спешил расстегнуть воротник своего чесучового, без погон кителя.

Но взором бывшего разведчика Будулай уже успел заметить и другой китель, с погонами и в латах орденов, поблескивающих из-за приоткрытой в соседнюю комнату двери. А его жены, казалось, и вообще не коснулось время. Может быть, и потому, что, так заиндевев тогда на фронте за одну ночь, она теперь только дотягивалась до самой себя. Прерывая Привалова, она лишь подстегивала его:

— Достаточно с меня и того, что я через два дня на третий слышу это от тебя. Ты же не даешь человеку слова сказать. Вы, Будулай, расскажите нам о себе. Мы же не виделись столько лет, и, конечно, за это время вы уже успели найти…

Все так и напрягалось в Будулае. К его облегчению, Привалов тут же и отводил ее слова решительным жестом:

— Об этом вы еще успеете наговориться, ночь впереди. — Он и прежде, бывало, если начинал что-нибудь рассказывать, должен был выговориться до конца. Но перед этим ему требовалось немного помолчать, глядя в одну точку перед собой и заглатывая полуоткрытым ртом воздух, чтобы справиться с разбирающим его смехом. — Вот тут-то и выяснилось, что это всего-навсего повар… «Как же вы, подлецы, могли его за генерала принять?» — «Так они же, товарищ комфронта, из-под Корсуня в одном белье спасались, а этот из них был самый гладкий». — «А как же на нем оказался генеральский мундир?» — «Неудобно же было, товарищ командующий, его в штаб фронта телешом представлять». — И, задыхаясь, Привалов рвал на воротнике своего кителя крючки. — А ротного повара за командующего группировкой этим подлецам удобно было выдавать…