Юрий Авдеенко - Дикий хмель

Я чувствую ее ладонь на своей спине. Выпрямляюсь.

— Так удобнее, — говорит тетя Даша. Уходит.

Надо думать о фельетоне. Мне хочется написать его. И снабдить своими рисунками. В школе я всегда рисовала для стенной газеты. И текст под рисунками сочиняла. Смешной. А если фельетон про стулья сделать в рисунках? Скажем, три-четыре рисунка...

— Люська! — кричу я.

Ее почему-то все зовут Люська, а не Люся. Она не обижается. Она говорит:

— Это мой стиль.

— Не понимаю.

— У каждой девчонки должен быть свой стиль: манеры, одежда, прическа. Одной, предположим, нужно химическую завивку делать, а другой к лицу, когда она лохматая, как ведьма.

Волосы у Люськи ухоженные. И на лицо она картиночка. Ее даже для журнала однажды снимали. Приехали двое корреспондентов из военного журнала «Старшина — Сержант». С фотоаппаратами. В беретах. Ходили вокруг Люськи и еще одной смазливенькой заготовщицы — она давно уже уволилась. А потом в журнале фоторепортаж появился «Девчонки, которые ждут». Люська приносила этот журнал, в целлофан завернутый. Бережет его, словно сокровище. Еще бы! Цветное фото во всю полосу. И стоит там Люська в лесу как знаменитость, пальто нараспашку. Написано про гитару, про осень. Листья, дескать, падали и прилипали к мокрой земле. Осенью всегда падают желтые и красные листья, а земля чаще всего бывает мокрой. И щеки у девчонок бывают мокрыми, потому что ребята уходят в армию, а расставаться всегда грустно...

Люська действительно проводила тогда парня в солдаты. Но встречались они мало, кажется месяц. А после выхода журнала Люське посыпались письма. Около тысячи. В экспедиции фабрики чертыхались. А Люська сияла солнцем. Большинство адресатов предлагало ей дружбу. Лишь два или три хвалили за верность парню и признавались, что тоже верят своим девчонкам...

— Люсь!

— Что, мать?

Она подходит, прокуренная, как тамбур электрички, в которой мне приходится ездить ежедневно.

— Придумала, — говорю я. — Сделаем фельетон в рисунках.

— А название?

— Название? «Вай! Вай! Вай!»

На втором этаже административного корпуса, в конце коридора у большого окна, за которым лежит тихая улица с тополями, есть дверь. На ней табличка:

«Редакция газеты

АЛЬБАТРОС

орган парткома, фабкома, комитета ВЛКСМ

и дирекции обувной фабрики «Альбатрос».

Я как-то читала эту газету, выходящую всего раз в неделю, но, конечно, не имела понятия, где находится редакция и кто там работает. Во всяком случае, мне и в голову не приходило, что под словом «редакция» может скрываться один-одинешенький человек, пусть даже очень ценный, пусть даже с высшим образованием.

Люська постучала в дверь косточкой пальца несколько нарочито, я бы сказала, театрально. Заложила на лице улыбку, повела плечами, словно собираясь пуститься в пляс. За дверью недовольно выкрикнули:

— Да, да! Войдите!

Мы оказались в кабинете средних размеров, где было очень душно, потому что фрамуга окна была закрыта, а в углу возле громоздкого письменного стола, заваленного порезанными газетами, светилась спираль рефлектора.

Справа на тумбочке стояла пишущая машинка с большой кареткой. В ней был заложен лист бумаги, на котором было крупно напечатано:

РЕЗЕРВЫ — В ДЕЙСТВИЕ!

Перед машинкой стоял мужчина — я не могла даже представить, сколько ему лет: двадцать пять или сорок — с глубокими пролысинами, в сильных выпуклых очках. Шея его была обмотана широким шарфом: голубая клетка на коричневом фоне.

— Здравствуйте, Андрей Петрович, — захихикала Люська и состроила глазки, что было совсем уже глупо. Во-первых, потому, что редактор не смотрел на нее; во-вторых, мы были в сатиновых вылинявших халатах, в стоптанных шлепках — вид имели затрапезный; в-третьих, пришли по делу, а не за приглашением на танец.

Редактор повернул голову, неприветливо буркнул: «Здравствуйте!» Видимо, мы помешали ему, явились в неподходящий момент. Я готова была податься в коридор, не теряя ни минуты. Но его взгляд вдруг задержался на мне несколько больше, чем этого требовала ситуация. Я поняла, что краснею. Редактор едва заметно улыбнулся. Спросил нормальным голосом, без раздражения:

— Из какого цеха?

— Из пятого, — ответила Люська и прошла на середину комнаты, виляя бедрами, как манекенщица в демонстрационном зале ГУМа.

— Кадры Широкого, — сказал редактор.

— Совершенно верно, — Люська расплывалась в улыбке и щурила глаза, будто рассчитывала на поцелуй.

— Что у вас стряслось?

— Андрей Петрович, мы принесли фельетон.

Редактор поправил шарф, зябко поежился. Сказал:

— Давайте. Не подходите близко, гриппую.

Я протянула ему конверт. Он быстро просмотрел рисунки, бросая по одному на пишущую машинку. Усмехнулся откровенно и произнес:

— Какой идиотизм!

У меня екнуло сердце. Я подумала — сейчас упаду. Он все понял. Как-то виновато заспешил:

— Я не о фельетоне. Я о стульях. Фельетон — молодцом! — Опять поправил шарф, потер подбородок. Словно рассуждая вслух, сказал:

— Четыре клише заказывать. Дороговато. Но ничего. Надо! Ваша работа? — он обращался ко мне.

— Моя.

— Вы недавно на фабрике? Я не знаю вашей фамилии, — он говорил будто бы извиняясь, но вместе с тем голос, который я слышала, был голосом человека, уверенного в себе. Мне было лестно, что он хорошо оценил мой труд, что он говорит именно со мной, а не с Люськой.

— Меня зовут Наташа — сказала я.

— Буров, — представился он. И добавил после паузы, — Андрей.

— Значит, можно располагать, — напомнила о себе Люська.

— Можно, — ответил Буров.

— До свиданья, — сказала я.

— Именно... до свиданья, — подчеркнул Буров. — Я надеюсь, что это не последние ваши рисунки для «Альбатроса».

— Не знаю, — смутилась я.

В коридоре Закурдаева спросила:

— Ну, как кадрик? Журналист. Университет окончил.

— Счастливый, — сказала я.

— Конечно, — согласилась Люська. — У дирекции на виду. Как собрание, всегда в президиуме. И вообще... Газета — это тебе не за конвейером вкалывать! — Люська махнула рукой. — Пойдем Шмоню обрадуем. Он же говорил, не опубликуют.

— Не опубликуют, — стоял на своем Широкий. Без гнева, без крика, с улыбочкой, адресованной несмышленым (следует понимать: Люське и мне). — Ну, представьте, был бы я директором фабрики. Зачем бы я стал в своей собственной газете опубликовывать фельетон против заведующего АХО.

Широкий уже хохотал. И слезы, как бусинки росы, блестели в уголках его глаз.