Юрий Авдеенко - Дикий хмель

С тех пор тетю Дашу и прозвали Счастливая.

Широкий встретил нас, нетерпеливо постукивая пальцами по столу.

Тетя Даша молча, но вежливо кивнула. Георгий Зосимович не ответил на приветствие, будто оно адресовалось стальному коричневому сейфу, глыбой выпирающему за его спиной.

— Нужно избрать бригадира на потоке, — быстро сказал Широкий. — Что вы про это думаете?

— Если вы спрашиваете меня, — очень спокойно, даже как-то тягуче проговорила тетя Даша, — то я об этом ничего не думаю.

— Совсем ничего? — удивился Широкий.

— Я полагала, вы сами определите.

Широкий понимающе кивнул. Глаза его потеплели. Их словно высветило радушием. Он даже приподнялся. Замахал рукой:

— Садитесь! Садитесь!

Тетя Даша и я сели.

Широкий авторитетно сказал:

— Конечно, мы могли бы и сами предложить человека. Людей у нас хороших много. Коллектив сплоченный. Но мы решили посоветоваться. Решили услышать ваше мнение...

— Совсем для меня неожиданно, — плаксиво сказала тетя Даша. Возможно, она робела перед Широким. И робость эта проявлялась вот таким несколько странным образом.

— Вы столько лет работаете в цехе. Вы девушкам как мать родная. — Широкий улыбнулся, но пальцы его уже касались стола, обозначая нетерпение. — Правильно я говорю, Доронин?

— Кому мать родная, а кому и бабушка, — закряхтел Иван Сидорович. — Ты только, Дарья, на меня не обижайся. Сам я уже дед седой.

Тетя Даша не обиделась. Она кивнула Доронину, соглашаясь с ним, улыбнулась застенчиво:

— Крепильникову.

— Что Крепильникову? — не понял Широкий.

— Предлагаю Крепильникову, — сказала тетя Даша.

Широкий не мог ее вспомнить. Посмотрел на меня.

— Какая она из себя?

— Тихая, — сказала я и замолчала, не в силах подобрать других слов для характеристики Прасковьи Яковлевны.

— Это хорошо, что тихая. Это хорошо. Но почему именно ее?

Тетя Даша пожала плечами. Сказала:

— Справится.

Иван Сидорович вдруг пустился в пространные объяснения:

— Вот человек малоопытный. В нашем обувном деле. Он что полагает? Он полагает про должность бригадира, будто это совсем гладкое, как лысая голова, место. Оно не так. Оно — как завроде шестеренка. Одними зубьями к рабочим, другими к начальникам...

Сощурился, точно взглянул на яркий свет.

Широкий нетерпеливо сказал:

— Иван Сидорович, ты знаешь, время у меня ограничено. Вот председатель цехкома ждет. Мастер опять-таки. Выражай свои мысли короче.

Однако с каким-то старческим упрямством, будто и не слыша реплики начальства, Доронин громко, нудно продолжал:

— Человек малоопытный. Думает бригадир, это нитки получил, и все. Оно нет. Бригадир — это ключ к коллективу.

— Крепильникова — ключ? — спросил вновь заалевший Широкий.

Доронин выпрямился:

— Человек она с пониманием. С опытом. Дисциплинированная...

— Как зовут-то ее?

Однако Доронин не смог вспомнить имя и отчество женщины. Он, конечно, знал, но от волнения или из-за склероза не мог вспомнить. Я сказала:

— Прасковьей ее зовут. Прасковья Яковлевна...

Широкий недовольно согласился:

— Ладно. Проводите собрание. Ты, Доронин, сам предложи Крепильникову. У тебя рука легкая.

Однако «легкая рука» на этот раз сплоховал.. Девчата на потоке были с характером. Они любили шутку, не стеснялись крепкого слова, могли посудачить о ком-то, но чувство собственного достоинства было развито у них высоко. И когда Доронин, утомленный беседой с начальником цеха, прошел за покрытый зеленым сукном стол и, даже для приличия не спросив мнения бригады, без вдохновения, уныло и буднично предложил избрать в бригадиры Крепильникову, красный уголок взорвался шумом и выкриками, как стадион после забитого гола. Позднее никто не мог вспомнить, кто первый выкрикнул фамилию Закурдаевой. Но поток подхватил ее, точно эхо.

— Закурдаеву!

— Люську давай!

Люська стояла красная, выпучив от удивления глаза. Повторяла:

— Очумели, девки. Очумели...

— Закурдаеву!

— В бригадиры Закурдаеву!

Иван Сидорович настолько растерялся, что у него даже пропал голос. Он беззвучно открывал рот, словно рыба на берегу. И двигал кадыком.

Трескучий звонок напомнил: обеденный перерыв закончен, пора к конвейеру. Девчата уходили шумливые, довольные.

— Старый валенок отхватил фигу, — громко сказал кто-то, и все захохотали.

Но, похоже, «старый валенок» ничего не слышал. Он еще долго сидел, обхватив голову руками, за столом в пустом красном уголке.

Минут через двадцать меня оторвали от работы, позвали к Широкому. В кабинете был и Доронин. Вид у него... Какой там вид! Наверное, о таких и говорят: обмыть да в гроб класть можно.

Широкий смотрел хмуро:

— У меня к вам один вопрос, товарищ Миронова: как случилось, что самая недисциплинированная работница на потоке избрана в бригадиры?

— Во-первых, Закурдаеву открытым голосованием избрали члены профсоюза. Во-вторых, стихийного бедствия не произошло. Закурдаева высококвалифицированная работница.

Наверное, Широкому было противно смотреть на меня. Он демонстративно повернул голову к стене, с которой на него весело и нахально глядел нарисованный мною осел. Застучал пальцами по столу, сказал сквозь зубы:

— Позовите сюда Закурдаеву. И возвращайтесь тоже.

Я сбегала за Люськой.

— Начинается, — вздохнула она. — Ну и девки! Вот свинью подложили.

Лицо Широкого было непроницаемо, как гипсовая повязка. Люська улыбалась ему снисходительно и нагловато.

— Это правда, — спросил Широкий, — что вечерами вы ходите на вокзалы в поисках случайных знакомств?

Я едва устояла на ногах. Сразу захотелось воды, чтобы унять тошноту, подступающую к горлу.

— Чушь! — Люська продолжала улыбаться, но теперь уже не нагловато, а с открытым, как вызов, чувством превосходства. — Зачем вокзалы? Я не могу пройти от фабрики до трамвайной остановки, чтобы ко мне не пристал какой-нибудь нахал.

— Мы к вам приставать не будем.

— О вашей высокой нравственности, Георгий Зосимович, ходят легенды. А вот Иван Сидорович, рассказывают, в молодые годы любил за женское тело подержаться.

— Сопливка! — подскочил Доронин. И затрясся, жалкий, нервный.

— Сгорите вы на работе, Иван Сидорович. Сгорите, — нравоучительно говорила Люська. — И пепла не останется.

— Можно мне? — я, кажется, подняла руку, точно на уроке в школе.

Было похоже, что Широкий кивнул с облегчением: возможно, его тоже беспокоила стремительно накалявшаяся обстановка.

— Я хочу сказать вот что... — начала я не очень уверенно, запинаясь. — Может, я один человек в цехе, который знает Люсю. Но не по сплетням, а по жизни. Мы с ней очень дружили до моего замужества. И сейчас у нас доверительные отношения. Это же не ее вина, что Люся красива. Ну, вы сами же мужчины, любите красивых женщин.