Владимир Попов - Разорванный круг

— Вы печатали где-нибудь сообщения об этих работах?

— Нет, мы охраняли тайну изобретения.

— Тоже мне изобретение — ускоренно разрушать резину, — не преминул съязвить Хлебников.

— К тому же бесполезно было давать статью в журнал, контролируемый Олегом Митрофановичем Хлебниковым, потому что… он не разделяет наших взглядов.

— Значит, вы убеждены в своей правоте? — глядя на Брянцева в упор, спросил Самойлов.

— Убежден, — после некоторой паузы ответил Брянцев.

— Металла в голосе не чувствую, — как бы вскользь заметил Хлебников.

— Признаюсь, эти результаты меня озадачили, — откровенно сознался Брянцев, кивнув на кипу фотографий. — Но ведь есть же еще и здравый смысл…

— Он явно не в ладах с наукой, — бесстрастно проговорила молчавшая до сих пор Чалышева.

Брянцев повернулся к ней:

— Знаете, в чем вы не правы? Наука давно перестала быть монополией только институтов. Она обосновалась и на заводах, а в последнее время также в таких общественных институтах, как наш.

— Разрешите вопрос, — поднял руку Хлебников. Ему явно не нравилось, как ведет себя Самойлов.

— Вопрос — пожалуйста.

— Сколько шин вы выпустили с вашим снадобьем?

— Шин? Вы хотите спросить, сколько тысяч шин? Более двадцати тысяч, — ответил Брянцев.

— Что-о? Хороший подарочек. И сейчас выпускаете?

— Да, выпускаем.

— В нарушение ГОСТа?

— А почему бы и нет? Нарушать ГОСТ нельзя, ухудшая качество продукции. Но кто будет возражать против улучшения?

Схватив лежащие на столе фотографии, Хлебников яростно потряс ими перед лицом Брянцева, как бы говоря: «Вот ваши улучшения».

Брянцев иронически посмотрел на него.

— Я мог бы предъявить несколько томов наших исследований, — сказал он. — Знал бы причину моего вызова, непременно захватил бы их.

Чалышева слабо улыбнулась. Улыбка не сделала ее ни привлекательнее, ни мягче.

— Исследованиям можно верить, — размеренно-поучающим тоном проговорила она, — если люди овладели методикой, современной, совершенной, строго научной. Иначе они могут завести в такие дебри… в какие как раз попали вы. Это особенно справедливо в области тонкой химической технологии, к которой и принадлежит шинная промышленность. И поймите: нельзя безнаказанно совать в такое сложное физико-химическое соединение, как резина, качество которой иной раз зависит от ничтожной доли того или иного ингредиента, вещества, мало исследованные официальной наукой. Ну, а о ценности ваших исследований… я думаю, не стоит говорить.

На этот раз Брянцев промолчал. Невольно закралась мысль о том, что, может быть, Чалышева в чем-то и права. В конце концов — кандидат технических наук, зубы проела на этом деле.

Задумался и Самойлов. Столкнулись мнения двух организаций — завода и института. Картина, которую развернули перед ним сотрудники института, была ужасающей. Если верить им, то двадцать тысяч шин пошло в брак, и этот брак продолжают выпускать и сегодня. Сидят они здесь, дискутируют, а с заводского конвейера сходят бракованные шины и отгружаются потребителями. Можно ли не верить институту, государственной организации, в которой занято более тысячи человек?

— Я понимаю, конечно, что за последнее время творческая деятельность людей активизировалась, — воспользовался паузой Хлебников, — но нельзя использовать эту волну для своих авантюристических целей.

Самойлов снова остановил его.

— Мы сделаем вот что, — сказал он. — Вы, Алексей Алексеевич, сейчас же, из моей приемной, вызовете завод и дадите команду вернуться к старой гостовской технологии…

— Правильное решение! — обрадовался Хлебников.

— …вы, Олег Митрофанович, получите шины с завода и проверите их. На ускоренных дорожных испытаниях. Обуйте машину и пошлите по разным дорогам. Закончите испытания — встретимся. — Он вызвал секретаря. — Закажите товарищу Брянцеву разговор с заводом.

— Я считаю дорожные испытания совершенно излишней тратой государственных средств, — возразил Хлебников. — Лабораторные испытания в данном случае дали полную ясность.

— И все-таки вы проведете испытания.

Давно не ходил Брянцев по ночной Москве один. Каждую свободную минуту он старался быть рядом с Еленой. Это стало для него не только привычкой, но и необходимостью. Они много говорили о чем угодно и всегда взахлеб, словно только и ждали этих часов, чтобы выговориться. Любили и помечтать вслух, неторопливо, не мечталось — уходили в воспоминания. Школьные годы, так быстро и прочно забываемые, когда человек входит в жизнь, вспоминаются все чаще и без всяких усилий, когда уже седеют виски.

А сейчас ему хотелось побыть одному. Шел медленно, наслаждаясь тишиной засыпающего города. Все реже проносились мимо него машины, шурша шинами по асфальту, унося с собой красный огонек. Только около гостиницы «Москва» в тишину ночи врывался дробный стук молотков и скрежет железа: строили подземный переход. Брянцеву захотелось рассмотреть что-нибудь сквозь забор, но доски были плотно пригнаны и достаточно высоки, чтобы заглянуть через них. Был бы день — он рассматривал бы прохожих. Хорошо бы пройтись по набережной, это всегда успокаивает. Ведь надо как-то оправдать свое поведение перед Еленкой, а он не нашел еще оправдания для себя.

Тот единственный выход из создавшегося положения, который у него был, — вернуться к старой технологии, — вдруг показался чудовищно нелепым. Почему он так поступил? Испугался? Нет, бояться ему уже нечего. Если двадцать тысяч шин, выпущенных по его распоряжению, действительно брак, он все равно не директор, и ответственность придется нести полной мерой. К директорскому посту он никогда не рвался и за него не очень держится. Не очень? Как сказать. Этот пост дает много возможностей, много можно сделать полезного. Если быть решительным, разумеется. Он и был таким. Кто бы осмелился внедрять новую технологию так, как сделал он, в противовес всем авторитетам, научным и техническим? Смелый шаг? Смелый. Так куда же девалась смелость сегодня? Почему не сказал Самойлову: «Я своего приказа не отменю». Ведь понимал, когда шел на такой шаг, что бои будут, а при первой же схватке сложил оружие. Нет, пожалуй, не сложил. Просто отступил перед превосходящими силами противника. Вспомнил наполеоновскую фразу: «Бегство позорно только для тех, в храбрости кого сомневаются». Зло усмехнулся: эта истина не утешала.

Остановился закурить и осмотрелся. «Прага» — на месте, кинотеатр — на месте, вот старый, стиснутый домами Арбат, но площадь не та. Она словно влилась в новую, незнакомую ему широкую улицу, пробившуюся сквозь жилой массив к Москве-реке. А, это и есть Новый Арбат. Вот он каков. Смело рубанули!