Анатолий Рыбаков - Лето в Сосняках

Флегматичная Ирина была возбуждена. Лиля Кузнецова, франтиха, столичная штучка, сидит у нее в комнате, нога на ногу, курит сигареты, весело рассказывает о своей жизни, о своем неудачном замужестве.

– Он работал в кино – оператором на кинохронике, – рассказывала Лиля. – Ну что тебе сказать? Пока мы ездили на футбол или ходили в ресторан, все было мило, а как началась настоящая жизнь – оказалось не то. Дома ему скучно, всем недоволен, сам не знает, чего хочет... И мамочка его во все вмешивалась. Он у нее «единственный». Он жил в Верхнем, я в Сосняках... Как-то он долго не приезжал, дней пять, наверно. Я к этому привыкла, он иногда неделями не появлялся – уезжал на съемки. А в этот раз я знала, что он в Верхнем и никаких съемок нет. Мне это было безразлично, я уже понимала, что жизни не будет. С ним не ладилось, с мамашей его не ладилось, и на Фаину они косились, а разве я позволю на Фаину коситься? Все понимала, а обидно: заставляет меня сидеть одну, я тогда была уже на шестом месяце. В это время, сама знаешь, все задевает, все кажется обидным. Вечером я собралась и поехала в Верхний. Открывает дверь его мамочка, увидела меня. «Эдика нет дома», а сама стоит в дверях, растерялась. Я вхожу, Эдик мой сидит за столом с девицей, выпивают, рука его у нее на плече, – Лиля засмеялась, – смотрят на меня, онемели от ужаса. А мамаша шепчет за моей спиной: «Лилечка, Лилечка...» Я стою и раздумываю, что надо в таких случаях делать. Ведь полагается что-то делать: скандалить, тарелки на пол кидать. А я ничего не могу и ничего не хочу, только уйти. У меня скоро ребенок должен быть. Повернулась и ушла... Приехала домой, собрала его барахло и отослала с Фаиной, – Лиля опять засмеялась, – ну а что им там Фаина выдавала, за это я, конечно, не отвечаю.

– Вот как у тебя получилось... – Ирина покачала головой, – такая красотка... Как ты в Москву уехала, ну, думаю, не вернется наша Лилька, устроит свою жизнь.

– Люди везде одинаковые, – пожала плечами Лиля. – А мне серьезные никогда не попадались. Всё такие, знаешь, для компании. Пока я была рядом – были хороши со мной, а когда рядом не было – забывали. Я перекидывала сумочку через плечо, – Лиля взмахнула рукой, показывая, как она перекидывала сумочку через плечо, – и никто не спрашивал, куда я пойду, есть ли мне куда идти. Знали, что мне некуда идти, и потому не спрашивали. А что они могли для меня сделать? Ни-че-го!

– Да уж, – сочувственно проговорила Ирина, – пришлось тебе хлебнуть.

– И знаешь, – грустно улыбаясь, продолжала Лиля, – только таким мальчишкам я и нравилась. И откровенно сказать: и они мне тогда нравились, просто так нравились, по-человечески. Веселые, беззаботные, живут, как птицы, и чего их шпыняют! И как они говорили, мне нравилось: «кир», еще как-то, я уже не помню.

Лиля улыбнулась своим воспоминаниям, потом тряхнула головой:

– Вот так... Я и решила после Москвы – все! Надо прибиваться к берегу. Заведу семью, выпишу мать, хватит! Вот и выскочила. Выскочила и обожглась.

– Помогает он тебе? – спросила Ирина.

– Ты что! – ответила Лиля. – Не могу я собственного ребенка прокормить? Нужны мне его деньги!

Ирина вздохнула:

– Тебе хорошо, ты красивая, ты свое возьмешь.

Жалуясь на судьбу, Ирина рассказала печальную историю своих неудач. Отец был причиной ее невзгод и несчастий.

– Ни один человек ко мне не заходил. «Не желаю я чужого человека в доме, не пропишу, на порог не пущу», – вот как он ставил вопрос. Могла я удержать кого?

– Что ж ты, маленькая была? Совершеннолетняя. Имела право привести кого хочешь. Тем более мужа.

– Боялась я его, немела, честное слово! Взгляд как у Николая Первого, я в кино видела, такой оловянный взгляд. Он меня ненавидел, и мать ненавидел, весь дом, всю семью.

– За что так?

– Спроси его! А ведь, когда я была маленькая, любил меня. Мать рассказывала, и я сама помню, смутно, конечно. А потом изменился. Жизнь тяжелая, отца расстреляли.

– Кого расстреляли?

– Его отца. Дедушку моего.

– Когда?

– А когда и других.

Лиля ошеломленно смотрела на нее.

– Мы и бумажку получили, его реабилитировали.

Из альбома, где лежали фотографии, Ирина достала конверт, протянула Лиле сложенную вчетверо бумажку. Такое же извещение, какое получила Лиля об отце: «За отсутствием состава преступления дело прекратить...»

– Ему было плохо. А мы при чем? – продолжала Ирина. – Мы чем виноваты? Нас за что ел? Грешно про покойника плохое говорить, но, знаешь, характер был такой, трудно передать. Что я от него вытерпела, боже мой, жизни не было, даже сейчас бьет по нервам. Поверишь – как вечер, так двери на запоры, сидим, как в домзаке, ни войти, ни выйти. Станет за занавеской и на улицу смотрит. На чердаке себе ну прямо сторожевую вышку устроил, из окошка всю улицу видно, все подходы. И никого я не могла к себе привести. Не то что мужчину – подруги и то не допускал. Ведь, кроме тебя, никто не ходил к нам. А как ты в Москву уехала, так все, никого не пускал.

– Чего же он боялся, может, деньги копил?

Ирина скосила глаза:

– Откуда им быть, деньгам? Как там ни говори, семья, дом – пай выплатили. Не в деньгах дело. Не мог страх перебороть. Как дедушку расстреляли, так он уже больше не мог страх перебороть.

– У меня тоже отца расстреляли.

– Ты девчонкой была, что ты понимала?

– Думаешь, мне от этого было легче?

– У тебя один характер, у него другой, – не стала спорить Ирина.

– Слушай, Ирина, а почему он отравился?

– Не знаю.

– Нехорошо, Ирина!

– Что такое, что ты меня стыдишь? – с беспокойством спросила Ирина. – Объясни, что случилось?

– Сама должна понимать. Миронова обвиняют.

– Ничего не знаю, ничего он не рассказывал. Только не из-за Миронова. Умер человек, и все его дела с ним умерли.

– А из-за чего? Скажи!

– Не из-за Миронова, и все. И не хочу я ничего касаться.

Лиля взяла ее за руку:

– Ирина, мы столько всего пережили, должны же мы быть людьми.

Ирина молчала, и Лиля молчала. Потом Ирина спросила:

– Что же ты от меня хочешь?

– Скажи, что знаешь.

Ирина опять помолчала, потом сказала:

– Когда судили твоего отца, он свидетелем был. Запутался.

– Он не запутался, – резко проговорила Лиля.

Ирина молчала.

– Что же ты молчишь?

– Разве я за него отвечаю?

– Я всю жизнь за отца отвечала.

Ирина посмотрела на нее исподлобья:

– Я не хотела ничего говорить, ты заставила.

– Я на твоего отца зла не имею, – сказала Лиля, – и не таких, как он, ломали... Ну, а теперь? Теперь из-за чего человека обвиняют? Разве это правильно? Пойди скажи, что Миронов ни при чем. Ты дочь, тебя послушают.

– Куда я должна идти? – колеблясь спросила Ирина.

– В партком.

– Стоит ли мне? Разберутся. Разве тебя кто обвиняет? И Миронов отобьется. У вас что, все снова?