Виктор Конецкий - Том 4 Начало конца комедии

Мне вдруг захотелось бросить моря и океаны к чертовой матери и лежать, подперев голову рукой, на диване, и чтобы рядом было мягкое женское. И еще почему-то подумалось, что в этих мертвых, холодных автомобильных трупах когда-то было тепло, и в этом автомобильном тепле было зачато много новых автолюбителей.

Все время, что я созерцал окружающее и мыслил, химик стоял, сложив руки на груди и бессмысленно уперев взгляд в пышный поролоновый двуспальный матрас. Матрас развратно валялся среди консервных банок. Его владелец, возможно, лишился супруги и отправил матрас на помойку, чтобы не терзаться воспоминаниями о мягком женском.

— Разрешите и мне уйти на судно, — наконец сказал химик.

— Вам уже поднадоела заграница? — спросил я.

— Мне холодно! — сказал химик. — Чего он там так шумит?

Елпидифор действительно трепыхался на ржавом Эльбрусе и гремел там железом, как Прометей цепями. И орел должен был на этот шум прилететь.

И прилетел.

Елпидифор вдруг затих, и сверху донесся хриплый шепот:

— Ложись, товарищи! Ихний луноход катит!

— Кто катит? — спросил химик.

Я объяснил, что луноходом в наш космический век моряки со средним образованием называют машины спецназначения.

На повороте дороги показался полицейский сине-бежевый «форд» с мерцающей на крыше синей лампочкой.

— Кошмар какой-то! Кафка! — сказал химик. — Будем ложиться?

— Сядем, — сказал я.

Мы сели на американский матрас, задрав коленки выше головы, — поролон оказался замечательно мягким. И на некоторое время я почувствовал успокоение, которое испытывает гусь, засунув легкую голову под крыло: полицейский автомобиль исчез за близким бурьяном и кустиками горчицы. И появилась надежда, что он нас тоже не видит.

Но Елпидифор разрушил гусиные иллюзии, доложив хриплым шепотом:

— К вам!

Себя Пескарев почему-то отделил от нас с химиком.

— Кошмар какой-то! Накрылась кафедра! — сказал ученый и нацепил на нос пустую оправу от очков.

— Спокойно! — сказал я по капитанской привычке.

— Карта не прет — сиди, Пескарев, на горе: оттуда виднее, как других раздевают, — с партизанским хладнокровием сказал с Голгофы Елпидифор преферансную прибаутку, и мне показалось, что он там хихикнул. И я не мог не позавидовать его хладнокровию и способности к юмору в страшный момент.

Мягкий рокот супермотора и шелест шин приближались.

— Боже милостивый! — простонал кандидат. — Нужна мне была эта экскурсия!

— Заткнитесь, так вас и так! — сказал я, теряя вежливость. — Кто мог знать, что Пескарев настолько глуп, что полезет на эту свалку?

Елпидифор громыхнул железом над нами.

— Не двигайся, бога ради! — попросил я.

— Я на аккумулятор сел, а он заряженный! — прошипел Елпидифор. — Заряженные аккумуляторы выкидывают — вот сволочи! Посиди тут!..

Рокот мотора затих, близко зашуршали шины по гравию, и прямо перед нами выдвинулось из зарослей бурьяна и горчицы блестящее крыло полицейского «лунохода». Вероятно, для опознания с вертолетов или из космоса на крыше его, кроме вращающихся синего и красного устройства, был еще огромный белый номер «611», а всевозможные мелкие номера и надписи располагались по периметру. За рулем же располагался детина из тех, кому кровати строят по заказу, а гроб таким вообще не требуется, потому что, на мой взгляд, подобные детины никогда не дохнут — даже и при собственном желании. Во лбу детины горела здоровенная металлическая блямба с гербом Филадельфии.

Пистолета тридцать восьмого калибра видно не было, так как он его еще не достал. Детина жевал жвачку и смотрел куда-то мимо нас. Из его «лунохода» доносилась через открытое окно музыка. Я воспринимал ее как реквием, хотя это было что-то более современное, типа: «Я рожден, чтобы задать вам перца!»

Холодный ветер стонал в Монблане железа за нашими спинами.

С потревоженной колесами прошлогодней растительности осыпалась труха.

— Шериф? — промямлил химик одними губами.

Полицейский же и я молчали.

Вообще-то, существует простое правило для того, чтобы не дать повода для общения с вами незнакомому человеку — ну, например, пьяному на трамвайной остановке или полицейскому в чужой стране. Никогда не глядите им в глаза. Это простецкое правило, как и все вообще правила, нетрудно запомнить, но мучительно выполнять.

Шериф жевал резинку и тянул резину замечательно. Он чувствовал себя полностью в своей американской тарелке, тем более что их автомобиль — это уже и не средство передвижения, а служебный кабинет на колесах с тормозом или гостиная с карбюратором на амортизаторах.

Полицейское молчание, извиваясь, тянулось к нам, ощупывало нас шершавым хоботом мамонта, пощипывало потаенные бугорки и прыщики в дальних и темных закоулках наших душ.

— Скажите ему что-нибудь! — прошептал изнемогающий химик.

— А чего ему говорить? — прошептал я в ответ.

— Ну, поздравьте его с праздником! — прошептал изнемогающий химик. — Какой у них праздник?

— Заткнитесь! — прошипел я, не разжимая зубов.

Но ученого, наоборот, вытошнило со страху полным запасом его английской грамматики и американских слов:

— Гуд бай хау ду ю ду олл райт, сэр!

Полицейский детина даже перестал жевать резину, потом спросил:

— Шведы? — и плюнул изжеванной жвачкой в ближайший «кадиллак» с мощью пневматического ружья или аэродинамической трубы. Розовый комок жвачки расплющился на «кадиллаке» в пленку микронной толщины.

— Что он говорит? — спросил химик, сжимая мое колено.

— Он спрашивает, шведы мы или нет, — объяснил я химику.

Меня сильно тянуло стать шведом. Кандидат, оказывается, испытал то же извращенное желание.

— Скажите, бога ради, «да»! — пробормотал он.

— Русские! — сказал я, потому что не мог так уж сразу стать Мазепой и продать предков.

— Бродячую собаку здесь не видели? — спросил полицейский с невозмутимостью мамонта, которого только что извлекли из вечной мерзлоты.

— Нет, парень, — сказал я, с исключительной волей продолжая прятать глаза, только теперь я упер взгляд в далекую рекламную женщину.

— Извините! — вежливо сказал полицейский, очень длинно выругался, и его автомобиль тихо, как взбесившийся карибу, прыгнул из сорняков на дорогу и исчез за поворотом со скоростью молоденького привидения.

— Что он сказал? — спросил кандидат наук.

— «Почеши свой зад разбитой бутылкой», — перевел я полицейское ругательство со вздохом облегчения.

— Кошмар какой! — сказал химик. — Он нас наверняка сфотографировал!

— Да он лап с руля не снимал, — сказал я. — Уберите наконец дамский велосипед с носа!

— При их-то технике! — воскликнул химик, снимая оправу с носа. — Они из пуговицы фотографируют!