Виктор Конецкий - Том 7. Эхо

Страшно издеваться над комиссарами, но еще страшнее — над поэтами. Сообщите по векам. Я не буду последней. Суди меня Бог, и спаси меня Мария.

О. В

Март 1987 года.

Сижу вот дома, с ребенком. Кстати, наши матери с детьми не сидели. Они просто встречались с детьми на протяжении дня. А заняты были делами. И чем больше дело, тем больше гордились дети родителями. Воспитывает не присутствие, а пример. А в нашем мире отпала надобность в ручных кружевах.

Дело совсем в другом. Я этой весной, как никогда, почувствовала, что мир медленно, но верно идет к войне. И остановить этот процесс невозможно. И это еще одна причина, почему жить не хочется, а в то же время хочется за минуту прожить день. Согласно теории относительности.

Премьеры между собой уже не договорились. И раньше не могли, когда были такие разные, а теперь и вовсе не смогут. Уж больно они одинаковые. Я вот приглядываюсь к телевизору. Что-то меня перемены не радуют. Вроде все как хотели. Скоро страна станет похожа на Европу. Но что-то с этим уходит, да что-то и очень хорошее. Может, мечта? Остается сказать, по летучему выражению, кажется, звучит так: ты этого хотел, Джон Бартон?

Оружие Ирану продавать не надо было, не надо. Но это никого не волнует. Меня же волнует одно. Нужно прожить эту весну, а вдруг она последняя, собрать дочь в школу и попробовать еще раз найти работу.

Я здраво подумала и решила, что уехать сейчас мне не только не дадут, но и я сама этого сделать не в состоянии. И физически и морально.

Скоро война. Мне-то что. Зачем на войне моя дочь? Я, честно говоря, боюсь отпустить ее от себя по этой причине. Маленьким детям тяжело погибать без родителей.

Развитие науки и вооружение оказались не по силам современному человеку. Усталость и перенаселение сделали свое дело. Люди скоро пойдут на самоубийство. Как те киты, которые выбрасываются на берег.

Раньше мне снилась атомная война во всей красе, а последнее время что-то не беспокоит. Наверное, мне было дано забвение на два года. Я попробовала без ракет и космоса подняться над планетой и посмотреть на нее издали. В какой-то степени мне это удалось. — Страшная, красивая, но очень жалкая планета.

О. В

Апрель 1987 года.

Значит так, агенты. Продолжим начатый разговор. Итожим. Ни идей, ни людей. Ни колбасы, ни мяса, ни свежего кваса. Ни вина, ни гречки, ни щуки в речке. Икры ни красной, ни черной. Говорят, исчез кофе в зернах.

Сейчас, говорят, в Москве все есть. Особенно на Кутузовке. Что ж, поеду в Москву. Раз продукты не едут к нам, мы едем за продуктами. У нас по-прежнему пусто.

У нас уже год ходит шикарный анекдот. Мне его девки с фабрики принесли.

Встретились два потомка — героя Гражданской войны и декабриста. И хвастаются дедами.

— Мой дед, знаешь, зачем на войну пошел? Чтобы всех богатых уравнять с бедными.

— А мой вышел на Сенатскую площадь, чтобы всех бедных уравнять с богатыми…

Вот по этой мерке я и сужу все идеи. Для блага человека они или нет. И мало счастья в том, если все вокруг будут одинаково жить. Нужно бороться за то, чтобы все одинаково интересно жили. Тогда игра еще стоит свеч. Плохо лишь то, что пока на этом свете второе невозможно.

Первое страшное преступление, которое вы сделали, агенты, — напали на печать. Это совпало с самоубийством Маяковского. Ничего подобного страна не знала. Были нелегальные газеты, издания, закрывались журналы, но страна всегда имела слово. Вы его зажали намертво.

А после этого все было возможно. Все, агенты. И убийства в тиши и ночи, и полное забвение, и целые поколения дураков, и ура-книги об ура-патриотах. Все стало возможным.

Нам с Г. недавно пришлось ехать к ветерану комсомола. Он лежал прямо в исподнем. И ныл о том, что всеми заброшен. Предъявил и документы. Мы с неподдельным ужасом рассмотрели их. Перед нами был какой-то судимый тип, сроду не бывший комсомольцем. И сколько таких дьяволов гоняет по своим квартирам ЦК комсомола. Вот до чего доводит людей жажда славы и материальных благ. Даже лагерные билеты вытаскивают, лишь бы стать ветераном хоть чего-нибудь. Ох уж эти ветераны. Так и хочется сказать этому поколению: «Ты б сидел и молчал, будто дело не твое».

А сколько полусумасшедших бабок я объездила! Какие-то заснеженные дома отдыха, куда добирались лишь к ночи. Какие-то жуткие тетки с рукописями. А цена их жизни — нулевая. Холуи власти. И все.

Так, наверное, нормальный человек и не будет лезть в ЦК со своими воспоминаниями. Он их детям и друзьям расскажет. Или уж опубликует, если они того стоят. Нет, все лезут в ЦК, как будто это благотворительная контора. Вспоминают перед смертью, как о попе. Исповедаться желают. Только лгут на исповеди-то. ЦК и не принимало. Вернее, была у нас такая добрая и бесхребетная женщина. Она как раз принимала. У нее скопилась масса грошовых рукописей. «Я да товарищ Киров как-то гуляли вечерком по саду, а он возьми и скажи: „Как я люблю сирень, товарищ Пустяшкин! А вы какие цветы любите?!“ Этот вечер я запомнил на всю жизнь. Товарищ Киров мне сказал на прощанье: „Цветы надо нюхать, а не людей, товарищ Пустяшкин. И тогда вы станете человеком. Дерзайте“. Через неделю я узнал, что товарища Кирова убили».

Такие воспоминания в УГРО Союза передавать надо.

А Киров именно таким и был, агенты. И не троцкисты его в поле убили. И не кулаки. И не белобандиты. А те, кому он сильно мешал.

И не только он.

Сначала страну лишили ума с одной стороны, а потом — с другой. А дураками легче править. Они знай себе хлопают. И устраивают демонстрации из похорон. Даже в беременном состоянии прут на похороны.

Один врач мне сказал, что Крупская в последние годы жизни накрывала дома телефон подушкой, когда с друзьями разговаривала. Ему это другой врач сказал. Отец того врача лечил Крупскую и бывал у нее дома. Вот так жили тогда люди.

Хороши себе ошибочки.

Это был разгул посредственности, разгильдяйства и глупости, захвативший страну. Вот отсюда и пошли все неудачи. А во главе стоял ваш премьер Сталин. И если не руководил, в чем я сомневаюсь, то очень даже мило на все это смотрел. Не знать ничего он не мог. Косарева-то с его ведома брали, а не с ведома Пустяшкина.

А движение по Задорожной, всегда пустой даже днем, резко усилилось. Каждые полчаса — машины. Ждут кого-то и скоро. Я тоже. Но они знают кого, а я — нет. Вот в чем беда.

О. В

Апрель 1987 года.

Ах, товарищ Рыжков! Предварительный опрос показал следующее. Вы, товарищ Рыжков, ездите по стране и даете квартиры людям, которые и без того хорошо жили в кирпичном доме. И плевать вам на тех, кто живет в сыром доме напротив. Потому что в той квартире, которую вы облагодетельствовали, жил сотрудник каких-то там органов. Вот такую славу создает первому депутату страны председатель КГБ. Товарищ Рыжков, а может, он это специально делает? Может, вы ему не нравитесь? Они все могут, Николай Иванович! Они даже комиссаров расстреливали.