Юрий Рытхэу - Белые снега

— Наверное, ты во многом прав, — проговорил шаман. — Многое еще мы не понимаем и держим широко открытыми уши, чтобы можно было уловить полезное и нужное. — И Млеткын язвительно усмехнулся.

Омрылькот дал команду грузиться в вельбот. Оттолкнувшись от льдины, подняли парус, и слабый ночной ветер погнал, тяжело груженое судно к синеющему вдали берегу.

Пэнкок сел рядом с Сорокиным.

— Понравилось тебе на охоте?

— Конечно… Мне полезно было побывать здесь, — ответил учитель. — Я увидел, какой ты хороший охотник. Правда, я и раньше не сомневался в этом, но сейчас я понял тебя.

— Мы всю зиму мечтаем о таком дне… Это для нас, как для русских Новый год. Начало новой жизни. Трудная это работа, но мы любим ее… И все-таки…

Пэнкок задумался. Он мысленно много раз задавал этот вопрос Сорокину, а вслух все не решался. Может быть, уже поздно об этом думать?.. Ведь Пэнкок уже не мальчик и не юноша…

— А вот такой, как я, — с замиранием сердца начал Пэнкок, — такой, как я, мог бы стать учителем?

— Конечно! Почему нет? — уверенно произнес Сорокин.

Пэнкок был несколько разочарован таким быстрым ответом учителя. Значит, он не очень серьезно отнесся к его словам. Да разве можно всерьез отнестись к ним? Ведь сколько надо учиться, чтобы получить право учить самому. С детства надо начинать. А теперь… Теперь… можно только мечтать…

— Скоро такие, как ты, Пэнкок, станут не только учителями, — снова заговорил Сорокин. — Вы будете управлять большими машинами, моторными вельботами, будете строить большие дома, внутри которых может вместиться не только весь Улак, но и соседние селения — Инчоун и Нуукэн.

— Очень шумно будет в таком большом доме, — заметил Пэнкок. — В тишине лучше. Читать, размышлять…

Сорокин задумался. Может быть, так на самом деле лучше — в тишине?

На береговом припае охотников ждали упряжки. Вельбот под парусом приближался к ледовому берегу, где кричали, размахивали руками ребятишки.

— Драбкин велел вам немедленно возвращаться в Улак! — выпалил Унненер, как только Сорокин выскочил из вельбота.

— Потому что приехал нарочный из Анадыря с важной бумагой! — поспешил вставить другой мальчишка.

— Скоро к нам придет большой пароход и привезет много товаров и новых людей! — добавил третий.

С искренним сожалением Сорокин покинул берег и на упряжке Унненера через торосы и промоины направился в Улак.

Письмо из Анадыря было длинным и обстоятельным. Сообщалось, что во Владивостоке снаряжается в Улак пароход с целевым грузом. Вскоре они получат два больших сборных здания для школы и интерната. Кроме того, в Улаке откроют пекарню и магазин — для них предназначалось еще одно, третье здание. Вместе с бригадой плотников в село прибудут пекарь, заведующий факторией, учитель и медицинский работник. И еще… Еще Сорокину предлагалось написать свои соображения по поводу чукотской письменности, поделиться опытом работы. Вчерне букварь был уже составлен известным знатоком чукотского языка и фольклора ученым Владимиром Германовичем Богораз-Таном. Но споры насчет того, как строить письменность, на основе русского или латинского алфавитов, продолжались. Поэтому-то и важно было мнение человека, занимающегося практикой.

Во второй части письма Сорокина просили подобрать из представителей местного населения способного юношу, имеющего элементарные навыки грамотности для поступления на подготовительное отделение Института народов Севера в Ленинграде. И это особенно обрадовало Сорокина.

Не зря, выходит, они тут старались, работали. А Советская республика тем временем набирала силы, крепла и думала о судьбе своих малочисленных народов, живущих на самых ее окраинах. Первый букварь для чукчей! Для тех чукчей, о которых раньше никто не помнил, не знал и знать не хотел! Да это такое историческое событие, о котором должны писать газеты всего мира! Нужна письменность, нужен алфавит. Конечно же, русский! Это проверено на практике.

— Честно скажу, — Драбкин произнес это медленно, — завидую тому парню, который поедет в Ленинград. Посмотрит Москву, Ленинград и вообще — материка понюхает… Ну да уж ладно… Будет и у нас с тобой когда-нибудь отпуск…

Вместе думали, кого направить в Институт народов Севера.

Вообще-то для пользы дела учиться надо Тэгрыну, но он уже не молод. А так по всем статьям подходит: и грамотен, и русский язык знает.

— А если Пэнкока? — Сорокин вспомнил разговор в вельботе.

— Но ведь парень только что женился… — с сомнением заметил Драбкин. — Да и захочет ли он сам? Мы не можем насильно отправлять человека на учебу. Зачахнет он там от тоски, да и в голову ничего не полезет, если он только о доме будет думать… Я так считаю, нет ничего хуже для чукотского человека, чем покинуть родину. Чукотский человек в неволе жить не может! — веско заключил Драбкин.

— Да кто о неволе-то говорит! — засмеялся Сорокин. — Ехать-то на учебу в Ленинград. Представляешь — в Ленинград! Я думаю, Пэнкок рад будет. По-моему, парень об этом тайком мечтает.

— Парень-то он смышленый, — согласился Драбкин. — Робок, правда, да ничего, в городе посмелее станет, иначе нельзя. Зато какой кадр из него получится! И как раз к тому времени, когда в Улаке будет настоящая коммуния.

Однако до прибытия парохода было еще далеко. Нарочный из Анадыря, чуванец Куркутский прожил в Улаке неделю, откормил отощавших собак и пустился в обратную дорогу, намереваясь к концу мая достичь залива Креста. Он говорил на анадырском наречии русского языка:

— Мольч, если будет большая водица, однако, собацек своих в Улькале оставлю да потом вельботом в Анадырь летом перевезу…

Он погрузил на нарту целый мешок писем, положил несколько кусков свежего моржового мяса.

— Ницево, как-нибудь доберусь-то до Анадыря-реки.

А припай все стоял, крепко вцепившись в берег Улака.

Вельботы уже приходили домой, охотники ночевали в своих ярангах. Драбкин и Сорокин уговорились между собой не заводить до поры до времени разговора с Пэнкоком. Толковать об этом надо было в спокойное время, чтобы парень мог со всех сторон обдумать предложение. Сорокин перебрал еще несколько кандидатур, но лучше Пэнкока так и не нашел.

Кончался июнь-месяц, а лед все стоял у берега, весь уже изрытый солнечными лучами, ноздреватый, опасный даже для собак. Все ждали сильного южного ветра, но он не приходил, и ровная гладь лагуны отражала щедрое солнце.

Южный ветер подул неожиданно. Сорокин проснулся посреди ночи от сильного шума. Он оделся и вышел на улицу: к припаю, на котором стояли вельботы, бежали изо всех яранг люди. Едва успели оттащить вельботы на прибрежную гальку, как весь припай, словно подрезанный гигантским ножом, отошел с громким шелестом от берега и раздробился в волнах на мелкие кусочки.