Всеволод Иванов - Иприт

Но вот ветер вдруг сразу спал, потом подул другой, утренний.

Туман оторвался от моря и приподнялся до высоты капитанского мостика.

Рокамболь перестал звонить, подошел к борту, положил на него лапы и стал нюхать воздух.

Пашка подошел к нему… вдали темнела земля.

В то же время никем не управляемый пароход ударился о мель. Пашка вместе с медведем, не устояв, шлепнулись на палубу.

— Сели, — сказал Словохотов.

Пароход действительно сел прочно, берег виднелся вдали, но между ним и нашими путешественниками белела полоса бурана, образуемого приливом.

По всей вероятности, Пашка будет ждать помощи со стороны, поэтому мы можем оставить его и пойти навстречу новым героям нашей повести.

Но Сусанна Монд уже сама летит прямо на нас, в прекрасном двухместном автомобиле. Ее белокурые волосы покрыты кожаным шлемом, маленькие руки одеты в замшевые перчатки и спокойно лежат на руле, а на лице счастливая улыбка человека, наслаждающегося весенним утром с быстро несущейся машины. Далекие деревья облегали дорогу на поворотах. Коттеджи, города-сады и города Кларбинза со зловонными фабричными речками проскакивали мимо.

Сусанна выехала из дому еще до солнца, фонари белели перед ней на дороге и, казалось, втягивали в себя шоссе.

Канал Св. Георгия между Ирландией и Англией она переехала на пароме. Здесь ее застал туман и в тумане встающее красное солнце.

Еще полчаса езды вдоль прибрежных торфяников, и ноги молодой девушки почувствовали усталость от педалей машины.

Сусанна остановила автомобиль, сошла с шоссе и по тропинке, идущей мимо мрачных скал, спустилась к морю.

Случалось ли тебе подходить к морю — после шумной беседы, после музыки, после собраний, мой читатель?

Море имеет свое дыхание — простое и спокойное, ты подходишь к морю и видишь другой мир, твои мысли начинают казаться тебе суетливыми.

Стрекот машины еще стоял в ушах Сусанны, когда она, перелезая с одной глыбы известняка на другую, добралась до воды.

Она сняла шлем и смотрела в туман, жалея тайно о том, что никто не видит ее такой красивой.

Шумели буруны, и как будто человеческий голос слышался в них.

— Слезай, сволочь! — кричал Словохотов на Рокамболя, пугливо висящего на веревке и недоверчиво глядевшего вниз.

Там, привязанный к борту бечевкой, качался на невысокой волне, большой сундук с графской короной на выкинутой крышке. И, столкнув Рокамболя в сундук, Пашка легко и гибко скользнул вслед за ним.

— Прощай, «Боття», — сказал он, перерезая причал и подымая в лодке скатерть на палку от шторы, — не будет позора — не снять англичанам с мели Словохотова, сам доберусь до берега, а тебя взять на буксир не могу… не взыщи…

Бриз надул скатерть и, тяжело взрывая воду, сундук двинулся к сияющей полосе бурунов.

«Наверх все, товарищи, все по местам…» — пел Словохотов.

Буруны приближались…

…………………………………

Сусанна очнулась. Ей показалось, что она услыхала чей-то стон.

Полуиспуганная, вскочила она на одну из глыб…

Стон повторился у самой воды.

Тогда Сусанна почувствовала себя героиней романа и бросилась вперед.

По грудь погруженный в пену прибоя, у берега без чувств лежал обнаженный человек, с окровавленными плечами, а над ним стоял громадный черный медведь — весь в водорослях и со сверкающей бриллиантовой цепью на шее.

Мысль о кинематографе на одно мгновение мелькнула в голове девушки, но кровь человека, и пена, и страшный таинственный зверь были слишком реальны.

Раз! Раз — почти в упор загремел в медведя маленький маузер, выхваченный Сусанной из кармана.

Медведь мотнул головой, жалобно зарычал и грозно поднялся во весь рост.

— Спасите! Спасите!

И тут случилось чудо: одним прыжком вдруг вскочил человек и схватил двойным нельсоном разъяренного зверя, кинул его, как щенка, на обломки камня, и сам упал рядом с ним, снова без дыхания.

Горький запах дыма доказывал Сусанне, что она не грезит.

Человек, лежащий у ее ног, был прекрасен.

Покорный зверь, ворча, лизал кровь на его плече…

Дрожа, сделала Сусанна еще несколько шагов перед…

У Черных Камней что-то желтело… это были обломки большого желтого сундука с графской короной на крышке.

Сусанна подошла ближе; в обломках еще что-то было…

Трепетными руками она начала разбирать расколотые доски… и вот…

В ее руках были брюки… лучшие брюки от лучшего портного Лондона, специальные брюки для танцев.

Море плескалось… Но Сусанна уже не слушала его… ей было все ясно.

Она поняла и красоту пришельца, и что за зверь был с ним.

Со страшным криком восторга и ужаса: «Тарзан, Тарзан» — она упала у ног незнакомца.

Дверь в глубине комнаты открылась, и вошел самоед.

Черноволосый перекинулся с ним несколькими словами на непонятном языке.

— Вам повезло, гражданин, — сказал он, обращаясь к Дюле, — в вашем фотографическом аппарате мы не нашли никаких снимков. Я имею право разговаривать теперь с вами как с путешественником, потерпевшим крушение. И хотя вы говорили ерунду и, конечно, не скоро увидели бы своего консула, но тон вашего разговора мне понравился, он мне напомнил кое-что. Садитесь. Можете лететь дальше, только фотографический аппарат пока останется у нас, не беспокойтесь, — мы пришлем его вам по любому адресу, и если хотите, то отдохните на нашем Траурном острове несколько часов.

— Товарищ Нетлох, — сказал, улыбаясь, англичанин, — я хотел бы осмотреть остров.

— Товарищ путешественник, — ответил Нетлох, — вы его никогда не увидите, но зато я могу вам показать сколько угодно моря. Вы поедете, Наташа? — спросил он, обращаясь к своей соседке.

Наташа посмотрела на Нетлоха влюбленными, как понял Дюле, глазами.

И внезапно Дюле показалось, что все вокруг него потемнело, что лучи солнца черны, как сланцевый песок, и небо черно, как аспидная доска.

Ему показалось, что не нужны ему ни Англия, ни бокс, ни крепкий херес, ни приключения, а вот нужно только то, чтобы эта женщина с круглым и простым лицом посмотрела на него вот так, как минуту тому назад смотрела на другого.

— Я уважаю спортивный гений вашего народа, — говорил между тем Нетлох, — и покажу вам, как чемпиону, наш спорт.

И он отдал самоеду какие-то приказания.

— Скажите, — спросил Дюле, — если это не тайна, что за работу вы производите с вашей помощницей?

— Настанет день, — ответил Нетлох торжественно, — когда в науке не будет тайн, когда все поймут, что человеческая мысль должна принадлежать всему человечеству Тогда лейтенанты запаса не будут воровски летать с фотографическими аппаратами. Мой друг, я почти сверстник вам по годам, а вы мне кажетесь ребенком. Вы гордитесь своим воспитанием, а я знаю, что все оно основано на создании условных рефлексов повиновения. Вы хороший, судя по вашим глазам, человек, но капитализм натаскал из вас себе слугу, как натаскивают собаку. Вы сидите в моей комнате, и я вижу, как вы хотите запомнить все, чтобы сообщить своим. Хорошо. Сообщите.