Антанас Венцлова - Весенняя река

Увидев мое пристрастие к чтению, Марите однажды сказала:

— Умел бы ты читать по-русски, тогда — дело другое… Что у них за книги — просто прелесть!..

— Я чуть-чуть умею, — ответил я. — Только, правда, самую малость.

Русские буквы я вытвердил еще тогда, когда Пиюс ходил в школу. Подучился русскому и у Юлюса Бутаускаса. А в прошлом году несколько русских книг брал из гимназической библиотеки. Там их остались полные шкафы с довоенных лет. Я так ничего и не понял. А теперь Марите принесла из своей комнаты учебник русского языка, раскрыла передо мной на столе и сказала:

— Ну-ка, почитай…

Читал я, разумеется, через пень-колоду, но это Марите не обескуражило. Она решила во что бы то ни стало обучить меня русскому. В тот же день я успел до завтрака прочитать с ней небольшой рассказик, и мы вместе перевели его на литовский. Марите мне сказала, что вечером обязательно спросит меня о том, что уже объяснила.

В классе я несколько раз вспоминал утренний урок и Марите, от которой пахло слабыми духами, а может быть, просто юностью. С этого дня Марите стала для меня еще прекраснее. Она была высокая, гибкая. Из-под халатика выглядывали стройные ноги, всегда в чулочках и черных туфельках. Лицо чуть бледное, задумчивое, на нем светятся приветливые голубые глаза под темными длинными ресницами. От всего ее облика веяло каким-то детским добродушием и женской таинственностью. С учениками реального, ребятами постарше ее, с которыми мы вместе столовались, Марите держалась серьезно, не хихикала, как ее подруга, что жила с ней в комнате за столовой, и это мне было по душе. А теперь она станет моей наставницей! Она научит меня русскому, и я смогу свободно читать все те книги, что стоят в шкафах в учительской!..

За обедом Марите еще раз напомнила мне, что задала утром, и я впился в книгу. Вечером Марите ушла — кажется, в кино. Я приготовил уроки, написал домашние задания, почитал давно изданную, невесть откуда мне доставшуюся книгу «Проповеди мудрости и истины, изложенные мудрецами во все века». По правде говоря, никакие это были не проповеди, а просто басни о зверях и птицах, какие были и в нашей книге для чтения… Но много в ней оказалось и неизвестных мне историй, которые я читал с превеликим удовольствием.

Марите вернулась поздно вечером. Я заерзал на кровати и открыл глаза. Она сидела со своей подругой за столом и пила чай. Увидев, что я не сплю, она сказала мне:

— Ничего, ничего, я сейчас поужинаю. Ты выучил, что я задала?

— Выучил, — ответил я, — только не знаю, как два слова произнести.

После чаепития Марите отнесла чашки на кухню (наша хозяйка уже спала), ушла в свою комнату, переоделась в халатик, распустила по плечам густые темные волосы и вернулась в столовую. Взяв со стола керосиновую лампу, она поставила ее на столик у моей кровати и села рядом со мной. Лампа сбоку освещала ее лицо. В этом свете она казалась мне невероятно красивой. И была она какая-то уютная, чуть сонная. Сидя в кровати, я читал рассказ, и Марите, кое в чем поправив меня, похвалила за рвение и сказала, что довольна учеником.

Она сидела совсем рядом. В вырезе халатика я видел красивую тонкую шею с крестиком из розового металла на тонкой цепочке, под халатиком угадывались очертания маленькой груди. От волнения у меня кружилась голова. Читая новый урок, я несколько раз ошибся.

— Но ведь это слово мы уже проходили. Ты должен знать, — с упреком качала головой Марите, а я еще больше спотыкался и путался.

Читали мы два или три раза подряд одно и то же, и Марите терпеливо поправляла мои ошибки. Потом она сказала, что читаю я терпимо, только не выговариваю твердого «ы», да и мягкий знак у меня выходит как-то не так.

Потом Марите взяла другую книгу, долго листала ее и, найдя наконец что-то, сказала:

— Послушай, что я тебе почитаю.

И она стала читать тихим, напевным голосом, а ее лицо становилось все печальней и все задумчивей:

Стихи в устах Марите звучали так, словно она делилась какой-то сокровенной тайной. Дочитав, она вздохнула и сказала:

— Сейчас я тебе переведу… Здесь описана Грузия, знаешь, прекрасная горная страна… А Арагва, которая тут упоминается, это река, понимаешь? Но не это главное… Понимаешь, поэт пишет здесь о своей любви, как ему печально и хорошо… Ведь бывают в жизни такие часы? Верно?

— Правда, — ответил я, хотя не столько понял, сколько почувствовал то, что думает моя учительница и что написано в стихах. Стихи, разумеется, были удивительные, они звенели и струились словно ручей, и я попросил у Марите разрешения самому их прочитать. Я читал и чувствовал, как бьется у меня сердце, а Марите вдруг провела рукавом халатика по глазам и сказала:

— Прекрасно, правда? Мне кажется, это прекрасно, как волшебство…

Я кивнул и тихо ответил:

— Да.

— А знаешь, кто написал эти стихи? Пушкин. Это был замечательный поэт. Правда, ведь никто лучше его не напишет?

— Да, — ответил я. — На самом деле не напишет…

Марите взглянула на часики на своей тонкой белой руке и сказала:

— Ну хорошо, мальчик, а теперь пожелай мне спокойной ночи, и я пойду спать, — она нежно зевнула и прикрыла ладошкой рот.

Я сказал «спокойной ночи», Марите взлохматила мне волосы, захлопнула книгу, взяла со столика лампу и ушла в свою комнату. Вскоре свет у нее погас. А я все еще чувствовал у своей кровати тень юной девушки, удивительно прекрасную, волнующую. И, пока я не заснул, у меня в голове звучали стихи, которые журчали словно ручей, хоть я и не все в них понимал…

(Много лет спустя я перевел их на родной язык.)

И вот, когда в соседней большой комнате, бывало, уже спят реалисты, а подруга Марите еще читает в постели, Марите приходит в столовую, садится на край моей кровати и сидит так, уютная, своя. Не придет она в какой-нибудь из вечеров, и мне уже не по себе — я одинок, никому не нужен, не интересен, обижен!

Так всю зиму продолжалась наша учеба. На следующий год я опять переехал на новую квартиру, и мои уроки русского прекратились. (Позднее я еще вернусь к своей жизни у матери Марите. Теперь, чтобы рассказать конец этой истории, я забегаю вперед событий.) Я уже свободнее читал и понимал по-русски. Марате я изредка видел в гимназии, в коридоре или во дворе, где она гуляла по цементной дорожке с какой-нибудь подругой. Я здоровался с ней издали, но почему-то не смел подойти, — мне казалось, она догадается, что в прошлом году она мне ужасна нравилась, да и сейчас я не могу смотреть на нее без волнения. Встретившись взглядом с ее задумчивыми глазами, я дрожал, краснел и спешил пройти мимо, чтобы Марите не поняла, отчего я так взволнован.