Григорий Ходжер - Конец большого дома

Закончив заклинание, Токто снял с соболя шкурку, а тушку положил под хвою, под изголовьем, где хранились все остальные тушки.

— Шкурка испортилась? — спросил Пота.

— При чем тут шкурка? Соболя я проучил, — ответил Токто.

— Обгорелую никто не возьмет.

— Жадные торговцы возьмут.

В этот вечер Пота впервые уснул, не беспокоясь о завтрашнем дне Токто, и думал он только о сыне, об Идари.

Бурная река Харпи все же наконец уступила морозам и сдалась. Уже больше месяца она глухо урчит подо льдом, сердится. Сколько ни прислушивается к ней Идари — не запоет она свои серебряные песни, не заворкует так, как ворковала в летние дни. А когда Идари утром пробивает подмерзший ледок в проруби, река начинает вырываться на волю через это маленькое оконце. Идари возвращается домой, подгибаясь под тяжестью ведер.

Стойбище Полокан замело снегом, и если не знаешь, то не сразу разберешь, где настоящие сугробы, а где землянки. Некоторые фанзы, не защищенные густыми тальниками, тоже погребены под снегом, и с их крыш мальчишки скатываются на лыжах до противоположного берега Харпи. А с других фанз катаются девчонки на санках, и там, где они катаются, всегда стоит визг, смех.

Только детям приносит радость зима, они шалят, резвятся на улице и лишь в самую сильную метель отсиживаются в жилищах. Но как только утихнет ненастье, мальчишки восьми-девяти лет надевают лыжи и бегут в тайгу проверять петли на зайцев, силки на птиц, и к месяцу нэвудимэ — февралю — они каждый год вылавливают в окрестностях Полокана всех зайцев, распугивают всех рябчиков и тетеревов. Но приходит месяц март, начинается заячий гон, и косые как бешеные начинают скакать по всей тайге и забредают в окрестности Полокана, и тогда мальчишки вновь начинают свой промысел. Правда, к этому времени возвращаются из тайги старшие девятилетние — двенадцатилетние мальчишки, и они, как заправские охотники, со знанием дела, из-под носа малышей перелавливают тех немногих зайцев, которые забегают на их охотничье угодье.

Зима выдалась морозная, снежная и пуржливая. Как всегда, за снегопадом поднимался ветер, подбирал снежинки с открытых мест и на своих крыльях уносил в тайгу. Стойбище Полокан стояло на открытом месте, и его продувало всеми ветрами, кроме северного, от которого оно было защищено густой тайгой и высокими сопками. Но стоило подняться маленькому верховику, как в Полокане начинал вихриться снег между фанзами, поземка хлестала по сомьим пузырям на окнах. Матери выбегали на улицу, с тревогой глядели на черную тайгу, куда ушли сыновья. Однажды в пургу не вернулись из тайги двое мальчишек — внуки Пэсу Киле. Встревоженная мать потеряла голову, бегала по стойбищу в поисках лыж, чтобы идти в тайгу. Но где разыщешь большие лыжи, когда в стойбище одни женщины и дети? Оставшийся в Полокане старик Бельды Донда лежал больной. Когда женщина пришла к нему за лыжами, старик усадил ее рядом, дал закурить трубку.

— У тебя дома еще есть дети, — сказал он. — Ты можешь уйти в тайгу и не вернуться, как дети без тебя останутся? Ты еще молода, ты в силе, у тебя еще будут дети, ради них надо в живых остаться. А мальчишки… Мужчины рождаются для того, чтобы за жизнь стоять, чтобы жить. Сильные мужчины не умирают, пока не оставят за себя детей, род людской не продолжат. Если твои сыновья сильные мужчины — они вернутся…

И мальчики вернулись. Обмороженные, обессиленные, они добрались до родимого дома. Смелые мужчины росли в Полокане!

Разными событиями изобиловала жизнь стойбища, хотя в нем не было мужчин, и только в доме Токто было тихо и мирно, женщины сидели кружочком на нарах и занимались делами: Оба плела циновку из камыша, Кэкэчэ вышивала узоры на халатах, она была мастерица и выдумывала много новых забавных орнаментов. Она сперва выводила их на черной материи мучным раствором, если не нравились какие завитки, она смывала рисунок и выводила новый. К ней приходили соседки с полосками бересты и чуруэном [57] Чуруэн — тупой короткий нож, предназначенный для продавливания орнамента на бересту. переводили придуманный узор.

Идари с малых лет умела выполнять все женские работы, она плела корзины, циновки, делала всякую посуду из бересты, обрабатывала шкуры зверей и рыбью кожу, шила халаты, обувь, варила еду и обрабатывала рыбу. Во всяком деле она могла бы поспорить с любой женщиной, но в вышивании узоров не могла сравняться с другими и теперь с прилежностью училась этому мастерству у Кэкэчэ. Идари уже вышила верх мужских торбасов, подол женского халата, грудь праздничного мужского халата.

— Вернется он из тайги, ох как удивится! — говорила Идари. — Он знает, что я плохо вышивала, а я вот какие узоры уже вышила.

Старшая в доме Оба с доброй улыбкой слушала разговор молодых женщин, иногда советовала что-нибудь исправить или изменить в орнаменте, выбрать цвет нитки для узора. Ее слушались, да и как было не слушаться этой доброй, милой женщины! Оба сама делала всю домашнюю работу, убирала, варила, ездила за дровами и лишь изредка разрешала Идари сходить по воду.

— Тебе тяжело, Идари, я сама все сделаю, — говорила Оба. — Смотри, если ты расколешься, как орешек, попадет мне.

Оба следила за двумя молодыми женщинами, всячески оберегала их. Идари, увлекшись вышиванием, позабыла о наказе Поты, но Оба не забывала об опасности, она постоянно следила за дорогой. Однажды первой в стойбище она заметила упряжку собак и успела обежать всех соседок и предупредить, чтобы никто не проговорился, что у них живет Идари. Но тревога оказалась напрасной, в упряжке приехал старик Дохоло Гейкер из стойбища Хурэчан навестить своего друга Донду Бельды.

— Эгэ, [58] Эгэ — старшая сестра. — сказала Идари, когда улеглась тревога. — Я же уверена, отец не накажет нас, у нас же скоро ребенок будет. Разве можно теперь моего мужа убивать? Он же готов отцу тори заплатить. Отец, наверно, простит нас.

— Не торопись, Идари, надо ждать, — отвечала Оба, а ее добрые, ласковые глаза договаривали: «Какая ты еще глупенькая, Идари. Разве ты можешь знать, что думают родители».

После отъезда старого Дохоло Гейкера в Полокане стало по-прежнему тихо и привычно уютно; полоканцы, как и все жители дальних стойбищ, жили только соседскими новостями: кто-то заболел, кто-то выздоровел, такая-то соседка идет сегодня за дровами, напарницу ищет, другая варит полынный суп с мясом — интересно, какой получится суп? Любая мелочь из фанзы в фанзу передается женщинами, но что происходит в соседнем стойбище или на Амуре, об этом никто не знает, а о существовании других рек, земель, других народов даже не задумываются, потому что и не подозревают об этом.