Григорий Ходжер - Конец большого дома

— Он сам у тебя что-нибудь брал? Скажи, брал?

— Нет, но он жил в большом доме…

— Я брал, я глава большого дома, я твой должник!

Китаец не ожидал такого выпада, он сразу сообразил, что продолжать разговор ему невыгодно.

— Ты глава большого дома, но разве так гостей встречают? — спросил он с наигранной обидой. — Сколько я бывал в других домах, все хозяева гостеприимно, хорошо встречали меня.

— Гостям я всегда рад и встречать их умею, но ты хитрый гость, всегда у тебя в мыслях одни долги да шкурки соболей.

— Сейчас я к тебе зашел проведать о здоровье, поздравить с возвращением.

— Как видишь, жив-здоров вернулся. Эй, женщины, скоро еда будет?

«Выходит, Пиапон взял верх над отцом, — размышлял торговец. — Баоса сам будет платить долг большого дома. И за Пиапона будет платить. Но как же Пиапона наказать?»

Женщины возле очага готовили талу из муксуна, белая волокнистая, мелко накрошенная рыба горками возвышалась в чашках.

— Говорю я тебе, что картошка, которую русские привозили, была рассыпчатая и какого-то непонятного вкуса, — твердила одна из резчиц.

— «Рассыпчатая», какая там рассыпчатая? — возразила другая.

— С какого времени твой язык не стал отличать сладкое от горького? — спросила третья.

— Правда, сладкая была, — сказала Исоака, — очень даже сладкая.

— Сейчас, отец! — откликнулась Агоака. — Не вся сладкая была, Исоака, помнишь, одна картошка попалась зеленого цвета, та горькая-прегорькая была.

— Нет, картошка вся сладкая была, дети у меня ели и говорили, что русские в картошку сахарную воду краплют.

— Сладкая была! Я их держала в амбаре, занесла, а они будто камни. Растаяла, сварила. Сладость была, как сахар!

— А я дома держала, и нисколько не сахарные.

— Ну и дура, если русские в следующий раз привезут картошку, ты храни ее в амбаре.

— Женщины, скорее, а то отец уже злится, — сказала Агоака.

Ножи еще дружнее застучали по столику. Агоака разнесла первые чашечки талы.

— А-я-я, тала из максуна! — обрадовался Баоса. — Где это максунов добыли?

— Это ага принес, он неводом поймал.

— С кем это он ловил?

— Русские помогли ему.

— Где он сейчас, почему не пришел?

— На рыбалку с утра уехал, снасть на калугу проверяет.

Баоса подсолил талу, перемешал и, ловко подхватив палочками, поднес ко рту. Рядом с ним ели китаец и двое стариков, чуть подальше за другим низким столиком сидели Улуска, Дяпа, Калпе и несколько молодых охотников. Агоака поднесла им талу и первому подала мужу.

В это время вошел Полокто, он хотел было присоединиться к молодежи, но Баоса пригласил его за свой столик. Полокто поздоровался со всеми, принял из рук сестры чашку талы и стал есть.

— А ты, старик, знаешь, чьим неводом Пиапон ловил рыбу? — спросил У.

Старики и молодежь насторожились.

— Чьим бы ни ловил, какое мое дело, — ответил Баоса. — Всю зиму талу не пробовал, а теперь с удовольствием ем.

— Отец, он наш невод брал, — сказал Полокто.

— Наш невод? Из амбара? Агоака, где твой брат взял невод?

— В нашем амбаре. Только, отец, не он сам брал, взял Митропан, а ему помогал доктор Харапай.

— Как ты разрешила чужому в амбар лезть?! — закричал Баоса. — Какой такой еще доктор Харапай? Вор…

Агоака пыталась что-то ответить, но Баоса не давал ей промолвить слова.

— Погоди, чего опять раскричался, — спокойно проговорил один из сидевших рядом стариков. — Узнай толком, тогда сердись. Ты знаешь, твоя внучка, дочь Пиапона, умерла?

Баоса ошалело взглянул на соседа и замолчал.

— Средняя дочка умерла. Ты знаешь, еще сколько детей умерло в стойбище? Не знаешь. Зачем зря кричать. Пиапон спас наших детей, внуков, внучек, женщин: люди без свежей рыбы всю зиму жили, заплесневелую юколу ели, животы у всех болели. Он наловил рыбы, накормил людей. А доктор Харапай у смерти отобрал мальчика, вот кто Харапай, а не вор.

— Пиапон один похоронил всех детишек, картошку выпросил у русских, — вставил слово второй старик.

— Невод взяли русские, это же все видели, — спокойно продолжал старик, глядя ясными глазами на торговца. — Зачем ты напраслину городишь на Пиапона?

— Я повторяю то, что мне сказали очевидцы, — ответил У.

— Какие очевидцы? — спросила Агоака.

— Ладно, тебя не спрашивают, — прервал ее Баоса. — Чего ты лезешь не в свое дело?

Баоса уткнулся в чашку и молча ел холодную тающую во рту талу. Он думал о поступке Пиапона, о том, стоит ли ему поднимать скандал или мирно уладить дело; ведь защищать Пиапона станут все няргинцы, чьих детей он спас от голода и болезней. «Пожалуй, лучше промолчать. Надо предупредить Полокто, чтобы по дурости не начал скандалить, а то уже считает себя жильцом большого дома и может заступиться за свое имущество. Эх, Пиапон, Пиапон, трудный ты мой сын! Что это он еще в тайге натворил?»

Гости ели талу, потом ели мясо и только после этого начали пить принесенную торговцем водку. Пили, как всегда, неторопливо, маленькими чашечками. Несмотря на то, что пили после плотной еды, быстро пьянели.

— Ты, У, всегда врешь, ты никогда не ходишь в гости без задней мысли, я тебя знаю! — кричал Баоса. — Говори, ты на Пиапона сильно сердишься? За то, что он отказался тебе долг платить? Я заплачу долг, это мой долг, понял?

— Отец, что ты говоришь, отец? — наседал на Баосу Полокто. — Пусть Пиапон заплатит часть долга, мы не будем платить его долг.

— Правильно, Полокто, верно, — хлопал У по плечу Полокто.

— Полокто, ты еще не вернулся в большой дом, ты еще не стал де могдани, я здесь главный. Я твой отец!

— Если Пиапон не будет платить часть долга, я тоже не буду платить и в большой дом не вернусь!

— Как не вернешься?! Ты же слово давал в тайге.

— Давал! Но если Пиапон не будет платить долг — не вернусь.

— Вернешься! Куда денешься! Я тебя, собачьего сына, заставлю вернуться!

— Не заставишь, отец.

— Заставлю! Я все у тебя отбору, понял ты? Я все у тебя отберу, даже ружье и острогу отберу. Детей твоих буду кормить, они сами ко мне перейдут.

Полокто, хотя и был в сильном опьянении, понял, что угрозы отца — не пустые слова. Баосу успокаивали двое стариков, и Полокто воспользовался случаем.

— Дакана! [63] Дакана — множественное число от дака. Смотрите, слушайте, как отец разговаривает со мной. Кто я? Не старший ли сын? Почему Пиапона он любит, все прощает, а со мной так разговаривает? Пиапону все дозволяет…

— Ты вернешься, собачий сын, вернешься! — повторял Баоса.

— Скажи, вернусь, — подсказывал один из стариков. — Данное в тайге слово не должно быть нарушено.

— Долг Пиапона…

— Вернешься, я тебя заставлю! Все отберу!

— Вернусь, отец, вернусь, — забормотал Полокто. — Только Пиапон тоже пусть возвращается.