Григорий Ходжер - Белая тишина

— Ай да Пиапон, ты на самом деле богач!

Друзья обнялись, похлопали друг друга по спине.

— Постарел ты, Митропан, совсем постарел, борода стала гуще, — говорил Пиапон, оглядывая друга.

— А ты помолодел, совсем молодой, — отвечал Митрофан.

— Тайга всегда молодит человека. Когда ты ходил на охоту, ты был совсем молодой, и борода не была такая густая.

Друзья расхохотались.

Подошли Богдан с зятем Пиапона, поздоровались с Митрофаном.

— Мужик уже, — похлопал Митрофан Богдана по плечу. — Скоро на свадьбу позовешь? Что-то ты задерживаешься, друг.

Богдан смущенно улыбнулся.

— Невесты нет? Хочешь, я тебе малмыжскую девчонку подыщу.

— Правильно, — подхватил друга Пиапон. — Сакачи-Алянский Валчан женат на русской, она все нанайские обычаи знает, по-нанайски говорит лучше, чем я.

— Есть у меня на примете златовласая, красивая, — продолжал Митрофан. — Хорошая будет жена. А дети какие будут?

— Нанай или русские?

— Нет, должны быть серединка на половинку.

Митрофан засмеялся, Пиапон не очень понял, что такое «серединка на половинку», но тоже засмеялся.

Богдан стоял красный от смущения и молчал.

— Достань из своей нарты белый мешочек крупы, — тихо сказал Пиапон зятю, и сам стал развязывать ремни своей нарты. Вытащил пудовый мешок муки, взял его под мышку и направился к крыльцу.

— Зачем муку тащишь? — спросил Митрофан.

— Надя печет вкусные булочки, — ответил Пиапон. — Я самый богатый нанай, — сказал Пиапон, переступая порог. — У меня мука много, крупа много. На, Надя, тебе мука.

— И правда, ты богатый, Пиапон, — говорила Надежда. — Две нарты добра купил. Теперь-то это деньгами не купишь, Санькин приказчик только на пушнину продает.

Пиапон заметил, что Надежда осунулась, и морщинки на лице стали глубже.

А Надежда тем временем хлопотала возле печи, Митрофан полез в погреб за солониной.

— Пиапон, может, тебе хлебы испечь? — спрашивала Надежда.

— Не надо хлебы, лепешки есть, — отмахивался Пиапон.

Митрофан подсел к другу, закурил.

— Я тебе рассказал, как я охотился, — опять перешел на родной язык Пиапон. — Теперь ты рассказывай, как живешь.

— Известно, как живу, гоняю почту, — ответил Митрофан. — Дома бываю мало.

— Надю не болеет? Она как-то…

— Постарела она, Иван ничего не пишет. Где он, жив ли, нет — никто не знает. Время такое пришло, Пиапон, тяжелое время. Когда царя свергли, отец говорил, смута будет, так и вышло. Большая смута на русской земле, большая. Раньше воевали с японцами, с германцами, нынче между собой воюем. Говорят, брат против брата иногда воюет, сын в отца стреляет, отец в сына. Разделился русский народ на красных и белых, да полезли еще всякие япошки, американцы, английцы, басурмане французы. Кому не лень — все полезли на русскую землю, все за богатых, за белых. Солдат, пушки, винтовки сперва присылали, теперь вот муку, крупу и всякое другое присылают. Всю русскую землю ополонили, говорят, только в Расее держится Советская власть. Тяжелое время, Пиапон, очень тяжелое. В наших местах еще не стали людей губить, а в Николаевске, в Хабаровске, говорят, людей за людей не считают, всех, кто с Советами был, — всех губят.

Богдан слушал Митрофана и глядел в окно на дом хозяина железных ниток, на легкий белый дымок, вьющийся из трубы, на снежную крышу. «Может, он сейчас слушает самые интересные, последние новости», — думал он.

— Надя все опасается за меня, потому что все малмыжские знают, что я дружил с ссыльными, — продолжал Митрофан. — Старик Феофан с собой в могилу меня хочет прихватить. За что он на меня сердит — сам не знаю. Старый енот может на самом деле наплести на меня всякое, потому я от белых хорошего не жду.

«Митропану русские угрожают, а мне нанай Американ угрожает, — подумал Пиапон, слушая друга. — Угрожали бы избить палкой, а то грозятся оружием. Если белые везде губят людей, нам тоже, наверно, нечего хорошего ждать».

Надежда поставила на стол дымящуюся картошку, малосольную кету, маринованные грибы, соленые огурцы и помидоры.

— Присаживайтесь, присаживайтесь, чем богаты, тем и рады, — говорила она.

— А это чего? — спросил Пиапон, попробовав грибы.

— Грибы, — ответила довольная Надежда.

— Те, что на дереве растут?

— Нет, Пиапон, на земле.

— На земле плохие грибы растут, умирать можно.

— Нет, это хорошие грибы, грузди. Ох, нынче их было в тайге — тьма.

«Я думал, мы все съедобное в тайге собираем, — подумал Пиапон, — а русские, оказывается, больше нас знают».

Богдану и зятю Пиапона тоже понравились грибы.

— Неплохо было бы сейчас тяпнуть за встречу, — сказал Митрофан.

— Хватит тебе, давеча и так возвернулся выпимший, — прервала его Надежда.

— Ничего, Пиапон, когда я тебе повезу булочки, то чего, может, и придумаю.

— Может, и мне приехать, твою жену и дочерей научить стряпать, а? Чего тебе, теперича ты богатый, — оживилась Надежда.

— Правильно, очень хорошо, — обрадовался Пиапон. — Послезавтра тебя ожидать будем. Только оманывать не надо.

— Нет, Пиапон, приедем обязательно, — затвердила Надежда.

«Хоть бы осетрина какая попалась», — подумал Пиапон.

Он недавно выставил снасти, раз проверял, но ничего не поймал.

После горячей картошки с малосольной кетой пили чай, потом мужчины закурили. В беседе время незаметно промелькнуло, и гости стали собираться в дорогу.

— Митропан, Надя, эта мука и крупа ваши, — сказал Пиапон. — Не говорите, берите, кашу варите, булочки пеките.

— Да ты что, Пиапон? — запротестовала Надежда первая. — Ты не с ума сошел? Это же столько стоит…

Пиапон улыбнулся.

— А дом мой сколько стоит? Печка сколько стоит?

— Нет, Пиапон, как хочешь, но муку эту не возьму, — заявила Надежда. — Или хлебы напеку, шанежки и привезу.

— Тогда я никогда заходить сюда не буду, — нахмурился Пиапон, — тогда я совсем забуду этот дом. Булочки, шанежки не вези в Нярги, обратно выгоню. Там, в Нярги, будешь их печь. Пиапон шибко злой, его не надо серчать.

Хозяевам оставалось только согласиться с упрямым Пиапоном. И еще раз поблагодарив его, Митрофан и Надежда пошли провожать гостей.

— Приезжайте, — сказал на прощание Пиапон и повел упряжку на берег, удерживая за постромки; собаки смиренно шли за ним, но нет-нет, то одна, то другая с лаем бросались на коров или свиней.

Богдан вел другую упряжку, он мысленно попрощался с хозяином железных ниток, глядя на заиндевелые окна его дома.

Пиапон вывел на дорогу упряжку, вскочил на нарты.

— Тах! Тах! — прикрикнул он на собак, и те вихрем помчали тяжелую нарту. Они спешили домой, дома их ждал корм.

Пиапон смотрел на бегущие назад торосы, на маленькое желтое солнце, проглядывавшее из-за туч, и думал о Митрофане и Надежде, об Иване, который позабыл родителей и не сообщает, где находится. Пиапон послезавтра встретит друзей, достанет водки, поймает рыбы — все будет, как надо. Как только прибыли домой, Пиапон сказал жене: