Григорий Ходжер - Белая тишина

— Что бы не случилось, вы должны молчать, — сказал Пиапон. — Только так мы можем спастись. Спрячьте подальше мешок, хоть там немного добра, а все же жалко. Особенно соболей Богдана спрячьте подальше.

Пиапон видел, как отчалили от корабля две шлюпки, полные солдат. Солдаты вышли на берег.

«Неужели убивать станут? — подумал Пиапон. — Или сжигать дома будут?» Он прижал к груди внука.

Из канонерской лодки отчалила еще одна шлюпка с солдатами. Вскоре они застучали в дверь, ворвались и начали обыск. Они разворошили весь дом, заглядывали в котлы и кастрюли, в берестяные короба. Потом поднялись в амбар и там разворошили все вещи, но нигде не нашли ни щепотки муки.

Закончив обыск, солдаты погнали няргинцев на берег реки. Охотники шли, опустив головы, женщины несли грудных детей на руках и плакали. Пиапон все еще держал на руках Ванятку, прижимал к груди.

— Это все из-за тебя, — прошептал Полокто, пробравшись к брату.

— Если кто скажет, где мука, все погибнем, — вполголоса ответил Пиапон. — Передай всем, чтобы молчали.

— Убивать, наверно, станут, — прошептал Полокто. — Все солдаты с ружьями.

— Молчи, — прохрипел Пиапон.

Он увидел перед собой белогвардейца, который отобрал у Холгитона лису. Рядом с ним стоял офицер с щегольскими, закрученными вверх, усиками. Офицер что-то сказал белогвардейцу и тот, пробравшись через толпу, схватил Пиапона за руку. Пиапон молча передал внука зятю и пошел за белогвардейцем.

— Это тот самый охотник, господин поручик, — сказал белогвардеец.

Поручик оглядел Пиапона, покрутил усики и спросил:

— По-русски разумеешь?

— Понимаю, — ответил Пиапон, хотя и не понял, что за слово «разумеешь».

— Если не скажешь правду, вздерну на самом высоком тальнике. Уразумел?

Офицер говорил ровным голосом, даже угрозы не было в его тоне, хотя это были страшные слова. Пиапон почувствовал, как предательски ослабели ноги.

— Где мука? — спросил офицер.

— Не знаю, — ответил Пиапон, глядя в глаза офицера.

— Куда спрятали партизаны муку?

— Я не видел.

— Не видел?! Так мы тебе расширим глаза, узкоглазая тварь!

Поручик ткнул кулаком в подбородок Пиапона. Пиапон пошатнулся, отступил на шаг. В это время белогвардеец вывел из толпы бледного, дрожащего Холгитона.

— А ты тоже не знаешь, где мука? — спросил поручик.

— Не знай, моя не знай, — пробормотал Холгитон.

— Твоя не знай, твоя ничего не знай, — передразнил офицер и ударил старика в лицо.

Холгитон упал на теплый песок, но тут же поднялся.

— Как родился, меня еще никто не бил, — заговорил он по-нанайски.

— Что ты говоришь, макака? По-русски говори!

Холгитон замолчал. Пиапон отвернулся, поглядел на охотников, увидел жену, дочерей, бледное потное лицо Полокто.

Солнце садилось на западе, и Пиапону показалось, что оно запуталось в тонких ветвях тальника и никогда не опустится за синими горами.

— Кто скажет, где находится мука? — обратился поручик к толпе няргинцев.

Охотники стояли с опущенными головами, женщины кулачками терли красные от слез глаза.

— Кто укажет, тому даю двадцать мешков муки! Ну, кто укажет? Кто хочет двадцать мешков муки?

Желающих не нашлось. Охотники молчали.

— Они не все русский язык понимают, — сказал белогвардеец, бывший урядник полиции.

Пиапон перевел слова поручика. Охотники молчали.

— Переведи мои слова! — крикнул поручик Пиапону. — Переврешь хоть слово, застрелю на месте.

Солнце все же сорвалось с тонких ветвей тальника и медленно опустилось за синими горами с серебряными вершинами.

— Если не скажете, я спалю ваше стойбище! Говорите, где мука?!

Офицер уже не жалел голосовых связок и кричал во все горло. Он приказал солдатам еще раз произвести обыск во всех амбарах и домах. Когда солдаты вернулись, он приказал связать Пиапона и Холгитона и отвезти на корабль.

— Будет сделано, ваше благородие!

Солдаты перекинули винтовки за спины и бычьей стаей ворвались в толпу няргинцев. Они хватали женщин и девушек и с хохотом и лошадиным ржанием поволокли их в тальники.

Когда совсем стемнело, канонерская лодка снялась с якоря и с потушенными огнями поплыла вниз по реке. Она бесшумно подошла к Малмыжу, бесшумно высадила десант. Село было окружено, корабль осветил прожектором дома. Начался повальный обыск во всех домах, поскотинах, курятниках, в ледниках. Но каратели и здесь не нашли муки. Обозленный неудачей поручик согнал всех жителей на берег Амура и оставил их тут до утра. Люди не взяли с собой лишней одежды и быстро зябли. Дети жались к матерям, искали у них тепла. Вскоре начал накрапывать дождь.

— Меж двух огней будто мы находимся, — говорил дребезжащий старческий голос. — Пришли партизаны — хозяева, пришли эти — тоже владыки.

— Это верно. И тем и другим слова не скажешь. Да, жизнь пришла.

— Ежели кто скажет, где мука, ему несдобровать, партизаны тютюкнут, так они предупредили. А эти тоже не добро принесли.

К утру дождь перестал. Выглянуло солнце, обогрело скорчившихся на камнях стариков, женщин и детей. Люди согрелись и незаметно уснули. Их разбудили солдаты, подняли на ноги, и все увидели перед собой офицера в окружении солдат, связанных Пиапона и Холгитона. Толпа замерла. Надя, стоявшая в середине толпы, прикусила губы, увидев Пиапона. Старый Илья Колычев крякнул и пробормотал:

— Вся смута из-за того, что царя не уберегли. Натерпимся еще.

Из толпы выволокли мужичка в изодранной рубашке, в заплатанных штанах.

— Как зовут? — строго спросил офицер.

— Ерофей, а все кличут Ерошка. Я здесь на всякой работке.

— Молчать! Где партизаны?

— А откуль мне знать? Пришли, постреляли и згинули.

— Куда ушли партизаны?

— Не знаю, оне ночью пришли и ночью ушли.

— Где спрятали муку?

— Но знаю, ей-богу, не знаю, вашескородие.

Солдаты приволокли из чьей-то избы скамью, поставили по правую руку офицера.

— Последний вопрос. Если не ответишь, то мы проясним твои мозги, или так замутим, что ты забудешь, что тебя звали Ерофеем. Назови, кто из здешних ушел с партизанами.

Толпа замерла, люди, затаив дыхание, ждали ответа Ерофея. Не у одной матери, не у одной жены тревожно заколотилось сердце, пока Ерофей, переминаясь с ноги на ногу, молчал.

— Назвать-то как назовешь, вашескородие?

— Ты не бойся, партизаны больше не вернутся сюда.

— Не боюсь я, не знаю ково назвать. Назову одново, а он в гости уехал к свояку, назову другово, а он в городе гуляет.

Ерофей не договорил, офицер ударил его в подбородок, он попятился, споткнулся о камень и упал.

— Двадцать пять атаманских! — приказал офицер.

Солдаты схватили Ерофея, положили животом вниз на скамью и начали стегать шомполами.

Холгитон зажмурил глаза и отвернулся, ему хотелось заткнуть уши, чтобы не слышать звериного крика Ерофея, но руки его были связаны, они онемели и стали совсем чужими.