Григорий Ходжер - Белая тишина

— Я сделал все, что мог, — сказал он. — Ты сам все видел, все понимаешь. Самые лучшие сэвэны помогали мне. Я думаю, твой сын выздоровеет.

Отец подозвал к себе жену, та принесла мальчишку.

— Кланяйся, сын, кланяйся, — сказал отец. — Он тебя спасет.

— Кланяйся, кланяйся, — повторяла мать.

Мальчик неумело поклонился, ударился лбом о нары.

— Живи, нэку, будь охотником, — сказал Богдано и сделав глоток из чашечки, передал охотнику. Тот тоже сделал глоток и вернул шаману. Богдано выпил содержимое чашечки.

«Шаман тоже берет деньги, — отметил Полокто, — выходит, все теперь стоит денег. Много, наверно, накопили они этих звонких рублей. Раньше никто при людях не брал денег, иногда брали соболя, лису, но денег не брали. Новые времена, новые обычаи появляются. Надо сказать отцу, пусть на год возьмет священный жбан, тогда мы установим новые цены, можно много денег накопить. Я бы новые цены установил — за гроб десять рублей, глаза — это главное для человека — пятнадцать рублей, другие болезни по семь, восемь рублей…»

— Ты что задумался, Полокто, — прервал его сладостные мысли шаман. — На язык, на кусок сердца.

— Хорошо рядом с тобой сидеть, дядя, — улыбнулся Полокто. — Лучшими кусками лакомишься, да чаще всех водку подносят.

— Сегодня ты тут из Заксоров самый старший, тебе и сидеть.

— Говорят, ты уезжаешь в верхние стойбища?

— Да, в Толгон зовут, завтра-послезавтра за мной приедут.

«Э, еще попразднуем», — подумал Полокто.

Все последующие дни он пил беспробудно, не отставали от него и Ливэкэн, Гэйе, Улэкэн. Вечером Полокто еле-еле возвращался домой с Ливэкэном, а чаще оставался ночевать в той фанзе, где выпивал. Он знать не знал, что творила в это время его любимая Гэйе.

На моление в Хулусэн приезжали больные, немощные, но гребцами были молодые в самом соку юноши. И Гэйе не пропускала этих парней, она хоть и пила в компании женщин, но никогда не напивалась, как некоторые молодухи. А по вечерам, как только Полокто засыпал мертвецким сном, бежала на свидания с юношами. Ночь она проводила в обществе юношей. То один, то другой молодой охотник уединялись с ней в прибрежных кустах.

— Что же это твой настоящий мужчина столько дней с тобой не спит? — как-то спросила Улэкэн, которая была осведомлена обо всех похождениях сестры: они делили между собой одних и тех же молодых гребцов.

— Я его жалею, пусть набирается силы, — усмехнулась Гэйе.

— Может, мне его расшевелить?

Гэйе внимательно оглядела сестру и усмехнулась.

— Мы же делим одних и тех же молодых. А его я делю с Майдой. Какая мне разница? Может, мне с сестрой лучше делить, чем с Майдой!..

В эту ночь чуть отрезвевший Полокто был разбужен нежными руками Улэкэн, она щекотала его.

А утром Полокто накрутил на левую руку толстую косу Гэйе и поволок ее полуголую на край нары.

— А-а-а! Отец, отец Ойты, больно! А-а-а! — звериным голосом завопила Гэйе. — Что ты делаешь? За что? Больно, отец Ойты, больно. А-а-а!

Полокто молча поставил ее на ноги и начал бить. Он бил ее по лицу, по голове, по спине — куда опустится его кулак. Белое красивое лицо Гэйе покрылось синяками, кровоподтеками, из носа капала кровь. Это еще больше разъярило Полокто, и он все усерднее продолжал бить. Гэйе уже не кричала, она скулила, как сильно побитая собака, не могла стоять на нотах, но Полокто крепко придерживал ее левой рукой за косу.

— Мапа, [29] Мапа — старик, муж. что же ты молчишь? Что же ты не заступишься? — теребила мать Гэйе мужа.

— Молчи, не наше дело, — ответил Ливэкэн.

— Как не наше дело? Она наша дочь.

— Ну и что? Наша, да не наша.

Ливэкэн сел на постели, открыл деревянную продолговатую коробку и начал сворачивать табак.

— Наша дочь! Он убьет ее.

— Это его дело, — Ливэкэн закурил трубку.

Полокто теперь бил жену только в спину и в бока. Лицо его ничего не выражало — ни ненависти, ни радости, глаза были тусклы, как бывает у только что проснувшегося пьяницы.

— Со сколькими спала? — наконец прохрипел он.

У Гэйе безжизненно свесилась голова, из носа капля за каплей стекала кровь.

— Со сколькими спала? — ровным голосом повторил Полокто.

— Нет, нет, — простонала Гэйе.

— Аха, нет, — Полокто сильно ударил ее в бок. Женщина только застонала. Полокто поволок ее за косы к очагу и бросил на глиняный пол.

— Заступись, мапа, заступись! — умоляла старуха, дергая мужа за рукав.

— Перестань, говорю, не наше дело, он муж и что хочет, то и делает с женой. Это, может, лучше даже.

Полокто устало сел возле жены, закурил трубку.

— Подними голову, — сказал он. — Я знаю, ты живуча, как росомаха. Подними голову! — повторил он уже громко и резко.

Гэйе застонала, но подняла голову.

— Со сколькими спала?

— Не помню…

— Вспомни.

Гэйе бессильно опустила голову.

— Виновата я, отец Ойты, виновата…

— Раньше надо было думать, сука! Еще меня сестре продаешь! — тут Полокто вскочил на ноги и начал пинать жену, теперь он побледнел, глаза разгорелись, лицо перекосилось от Злости.

— Я тебе что? Что я тебе, чтобы ты меня продала? Старый халат? Шкурка белки? Даже хорошую собаку не продают, а ты меня…

Полокто задыхался от бешенства. Гэйе лежала на полу, как травяной мешок, она даже не стонала.

— Подними-и голову-у!! — истошным голосом закричал Полокто.

Гэйе пошевелилась, попыталась поднять голову, но не смогла, попыталась еще раз.

— Подними-и-и!!

Гэйе подняла голову.

— Смотри, видишь этот нож, — в руке Полокто держал тоненький острый охотничий нож. — Захочу и зарежу тебя.

— Полокто! Полокто! Что ты делаешь?! — старушка сползла с нар, но ее ухватил за халат Ливэкэн.

— Не твое дело, не вмешивайся.

— Отец Ойты, не убивай… виновата я, — прошептала Гэйе, — не убивай только…

— Я тебе не верю.

— Поверь, отец Ойты, последний раз…

Полокто помолчал, будто раздумывал, а на самом деле он внутренне смеялся, глядя на изуродованное лицо жены, и думал: «Теперь выйди с таким лицом на улицу».

— Ладно, поверю. Иди, ложись в постель, — сказал он.

— Не могу.

— Не можешь, лежи здесь.

Полокто вложил нож в ножны, висевшие на стене, и вышел на улицу.

В Хулусэне люди встают раньше солнца. Когда великое светило поднимается над сопками, многие уже возвращаются домой со снятой сетью, с уловом. А те гулеваны, которые не поставили с вечера сети, раскрыв глаза, потерев кулаком опухшие веки, идут по стойбищу искать чашечку-наперсток. Искать им особенно не приходится, потому что они точно знают, где найти водку, и направляются в тот дом, где остановились приезжие.

В это прекрасное утро Полокто решил не пить. Он видел, как весело и радостно выкатилось солнце из-за синих сопок, и что-то с ним случилось такое, что он не мог объяснить ни себе, ни Ливэкэну; просто он дал себе слово в этот день не пить, а выехать домой в Нярги. Дней пять Полокто собирался домой, но никак не мог выехать: то его утром напоит Ливэкэн, то старик Турулэн пригласит к себе, то приезжает молиться родственник, то старый друг.