Григорий Ходжер - Амур широкий

— Хулусэн — это меня не касается, — неожиданно нашелся он, — наш сельсовет не затрагивает Хулусэн. Верно я говорю, Шатохин?

— Верно. Наш сельсовет охватывает Нярги, рыббазу, Корейский мыс и лесопильно-кирпичный завод, — ответил Шатохин.

— Вот, слышали?

— Нет, не слышали! — повысил голос Холгитон. — Я погорячился тогда, когда сказал, что советская власть — не моя власть. Обиделся просто. Советская власть — это моя власть, я за нее до конца жизни буду стоять. Ты, Хорхой, врешь, ты не хочешь свой заксоровский священный жбан трогать, ты не хочешь отобрать бубен у своего деда. Думаешь, мы не понимаем?

— Правильно! Пусть едет, пусть попробует выпотрошить великого шамана. Это ему не сэвэнов сжигать…

— Священный жбан отберут, не беспокойтесь, бубен и шапку с рогами у великого шамана тоже отберут, это сделают районные начальники, на это у них есть власть, — попытался отвертеться Хорхой.

— Нет, раз ты такой храбрый, сам поезжай, сам отбирай!

— Против нас ты храбрец, ты там себя покажи!

— Сказал я вам, не имею права, не моя земля! — вдруг рассердился Хорхой, чувствуя свою беспомощность.

— Тогда комсомольцы твои пусть отбирают. Им-то все равно, чья земля.

Хорхой облегченно вздохнул и сказал:

— Комсомольцы — дело другое, им все равно, а мне нельзя на чужой земле распоряжаться.

— Вот и посылай своих комсомольцев!

После этого разговора Хорхой, собрав своих активистов, заявил, что надо конфисковать священный жбан, обезоружить великого шамана. Храбрецы-активисты на этот раз молчали, будто языки им кто пообрезал.

— Чего молчите? — спросил Хорхой. — Почо, ты говорил, что у любого отберешь сэвэнов, кроме своего отца.

— Так это я говорил про наших няргинцев, а тут ехать в Хулусэн, да еще к великому шаману…

— Великий, простой — не все ли равно? — заявил Кирка. — Шаман есть шаман, бороться, так бороться с ними.

Хорхой с благодарностью взглянул на двоюродного брата. Заседание активистов оборвал катер с халками, приставший к Нярги. Это вернулся Пиапон с бухгалтером и Митрофаном. Комсомольцы повскакали с мест и побежали на берег. Все няргинцы высылали встречать первых коров.

— Эй, люди, лучше подальше будьте! — закричал Митрофан.

— Злых зверей привез, что ли? — спросили с берега.

— Уходите подальше! — закричал и Пиапон. — Детей и женщин по домам гоните.

— Кого ты такого страшного привез?

— Быка. Подсунули, черти, нам свирепого быка.

Детей и женщин загнали по домам. Остались на берегу старики, молодые и средних лет охотники, но и они содрогнулись, когда на берег вышел огромный густо-красный бык с налитыми кровью глазами. Вышел этот зверь, огляделся по сторонам и заревел так, что у всех мурашки поползли по спине. Потом бык стал бить передними ногами мокрый песок, вырыл яму.

— Видели, какой красавец, — смеялся Митрофан.

— Много мяса!

— Он вам покажет мясо.

И бык поспешил показать свою натуру. Когда вышли на берег коровы и телки, их окружили собаки, подняли оглушительный лай. Бык пригнул могучую шею и пошел на собачью ораву.

— Ну и зверь! Не боится собак, — восхитились охотники.

Собаки одна за другой отскакивали от быка. Но охота на зверя была знакомым им делом. Только они удивлялись, наверное, почему охотники не добивают остановленного ими зверя. Бык шел на них напролом. Опытные собаки набросились на его задние ноги, и пришлось быку остановиться и кружиться на месте. Опоздавшие собаки, услышав гвалт, набежали со всех сторон.

— Уймите их! Загрызут! Убыток какой! — кричал бухгалтер.

— Разгоните! — встревожился и Митрофан.

— Мясо будет, — отвечали охотники. — Пусть он докажет свою силу и ловкость.

Собак собиралось все больше и больше. Бык тараном шел в самую их гущу и бодал, бодал впустую. Он стал заметно уставать, с задних ног уже текли струйки крови.

— Разгоните их! — закричал Пиапон.

В это время бык боднул в собачью гущу, и все ахнули — на острых рогах с отчаянным, смертельным визгом взлетела молодая сука. Бык круто повернулся и начал топтать жертву.

— Настоящий зверь! Да он людей поубивает.

— Вот женщинам и детям беда явилась.

— Теперь в Нярги два страшилища: Хорхой и бык!

Охотники засмеялись, схватили с лодок шесты и побежали разгонять разъярившихся собак. С катера сошел Пиапон, его тут же окружили старики.

— Ты нам новую беду привез, — сказал Холгитон.

— А старая какая? — засмеялся Пиапон.

— Хорхой твой! — хором ответили старики.

— Какая же беда — Хорхой? Он председатель.

— Обидел он всех нас, отобрал сэвэнов и пожег.

— Проезжал я сейчас стойбища, везде сэвэнов жгут, надоели они людям. Место только занимают в амбарах. Пожгли так пожгли, теперь не восстановишь. Надейтесь на доктора.

— Что твой доктор, не смог он спасти жену Кирилла. Умерла.

— Шаман тоже не спас, — возразил кто-то из стариков.

— Так что же, отец Миры, Хорхой прав? — спросил Холгитон.

— Советская власть решила покончить с шаманами, он исполняет ее волю.

— Но зачем они издевались над сэвэнами? Зачем рубили, кололи, в песок вбивали. Зачем?

— Этого я не знаю. Озорничали, наверно. Плохо это.

Охотники шестами разогнали собак, и бык благодарно глядел на них своими налитыми кровью глазами.

— Смотри, Пиапон, за мной едут, — сказал Митрофан.

Снизу поднимался трехвесельный неводник. Когда лодка подошла ближе, все увидели сидящих посередине двух русских женщин.

— Учительница или доктор, — гадали няргинцы.

Неводник пристал возле катера. Две женщины, одна молодая, другая пожилая, видать, мать с дочерью, выжидательно смотрели на встречавших. Первой поднялась дочь, осторожно переступая через вещи, вышла на берег. Длинное городское платье плотно облегало ее тонкую изящную талию. Она откинула назад платок с головы, и открылся ее чистый, высокий лоб, белокурые волосы.

— Здравствуйте, — сказала она грудным мягким голосом.

— Здравствуйте, — ответили охотники вразнобой.

— Я учительница.

— Красивая она, — сказал Митрофан по-нанайски Пиапону и спросил по-русски: — Язык их знаете?

— Нет, не знаю.

— Ничего, выучите.

— Постараюсь.

Подошли молодые охотники, среди них Хорхой, Кирка.

— Хорхой, тебе определить ее на житье, — сказал Пиапон.

— Куда ее, в комнате Лены двоим тесно, разве в дом отца Ойты, — задумался Хорхой.

— Пустит он, жди, — сказал кто-то.

Хорхой пошел к Полокто на переговоры. Вскоре он вернулся, и молодые охотники начали перетаскивать вещи учительницы. Среди знакомых охотникам вещей им попалась непонятная коробка с большой трубой.

— Граммофон, — объяснил им Кирка. — Сами услышите.

— Объясни, трудно, что ли, объяснить, — приставали к нему.

— Играет, поет, сами услышите.