Григорий Ходжер - Амур широкий

— Перестань, может, ага не хочет слушать о твоих делах, — наконец заступилась за брата Идари. — Расскажи о Богдане.

— Да, Богдан-то наш женился…

— Скажи лучше, увел чужую жену.

— Как увел? — возмутилась Идари. — Сидя в Ленинграде, увел чужую жену из Джуена? Ага, [6] Ага — брат (нанайск.). у тебя голова не болит?

— Не болит. Знаю о Богдане все, он там, наверно, тоже только про колхоз говорит. Я слушать не хочу.

— Куда денешься? — жестко спросил Пота. — Наступила новая жизнь, ты от нее даже на дне Амура не спрячешься. Я тоже слышал про тебя все. Жизнь пересилит тебя, запомни это. Колхозы скоро крепко встанут на ноги. На месте отца Миры я тебя потом не принял бы в колхоз.

«Так и пойду проситься, ждите, — думал Полокто. — Когда еще встанете на ноги? Одни слова голые, сами себя морочите…»

Ночь только переночевал он в Джуене, наутро выехал обратно в Нярги. «Куда мне из Нярги уезжать? — думал он, сидя на корме лодки. — Родился там, отца, мать похоронил. Жену закопал. Как покинуть его? Нет, мне из Нярги никуда не уехать, буду терпеть все, молчать буду».

Поздно вечером он пристал на своем берегу. Большой дом мрачной глыбой чернел в центре освещенного стойбища. Сердце Полокто гулко застучало, ноги ослабли. Вытащив лодку, он сел на нее и закурил.

— У нас нет огня, — сказала жена.

Полокто молча зашагал домой. Дверь дома была подперта палкой, так делают, когда уезжают из дома надолго. Полокто отбросил палку и вошел в дом. В нос ударило сыростью, нежилым запахом мокрой глины.

— Они ушли, — прошептала молодая женщина.

— Пусть, плакать не будем.

— Мне страшно.

— Чего боишься, я ведь рядом.

— Мне страшно, отец Ойты, я не могу здесь ночевать, переночуем на улице, я сейчас накомарник натяну.

— Это еще что? Дом свой, а я на улице буду спать. Что придумала.

— Мне страшно, отец Ойты! Пощади меня, я боюсь.

Утром в контору явился бледный, похудевший Кирилл. В конторе уже были Хорхой с Шагохиным и Кирка с Бурнакиным. Они встретили посетителя напряженным молчанием.

— Доктор, помоги, умирает жена, — тихо попросил Кирилл.

— Чего теперь просишь? — зло проговорил Хорхой. — О чем раньше думал? Сколько тебе говорили, вези в Болонь, вези в Болонь, а ты что отвечал? Шамана позвал, пусть теперь шаман тебе поможет! Эх ты, а еще комсомолец! Жену угробил.

Кирилл молчал.

— Ничем теперь я не могу помочь, Кирилл, — сказал Бурнакин. — Прав председатель, надо было сразу ее ко мне привезти, тогда мы еще успели бы ей помочь. Ты знаешь ведь, в селе Пермском молодые люди начали строить город. У них там есть большой доктор, хирург называется, он мог помочь. А ты больше шаманам веришь…

— Все! Хватит жить на этом свете шаманам! — стукнул но столу кулаком Хорхой. — Из-за них люди умирают, которых можно было бы спасти. Все! Начнем с ними воевать.

— Не горячись, председатель, — сказал Бурнакин, — такие дела не делаются в спешке. Ну, отберешь у них бубен, а им разве трудно новый изготовить?

— Я их в милицию отправлю!

— Арестуешь?

— Этого шамана, который погубил жену Кирилла, арестую. Есть решение исполкома бороться с ними.

— Бороться это еще не арестовывать. Бороться нужно убеждением, а для этого у тебя нервов не хватает.

— Не надо убеждать, их надо уничтожать, как уничтожили капиталистов, буржуев и всяких царей с торговцами, попов.

— Попов не уничтожили, председатель, а отделили церковь от государства. Тебе это понятно?

Хорхой ничего не понимал в таких высоких материях, он надеялся на свою интуицию, на свою охотничью убежденность.

— Понимаю, чего не понимать, — с вызовом ответил он. — Правильно сделали. Я тоже так же сделаю, отделю шаманов от людей, всех сошлю в Хулусэн, пусть в этом шаманском гнезде они одни живут. Понял, доктор? Я тоже отделю их от людей.

— Неправильно, председатель, на такое дело тебе по шее дадут, — жестко проговорил Бурнакин. — Ты лучше съезди в Вознесенское, в райисполком, и посоветуйся с начальством.

— Ты не пугай меня, доктор, скажи лучше, нельзя, что ли, всех шаманов в Хулусэн выслать?

— Нельзя.

— Если нельзя, так нельзя, чего-нибудь другое придумаем. А ты сразу — по шее, по шее. Зачем так? Я придумаю.

Хорхой много думал, советовался с Шатохиным, Киркой. После похорон жены Кирилла он собрал комсомольцев и тех молодых, которые готовились стать комсомольцами.

— Плохо мы работаем, совсем ничего не делаем, — заявил он им. — Называемся комсомольцами, первыми людьми, а не идем мы впереди. Наоборот, отстаем, плетемся за стариками, слушаемся их и губим своих жен. До каких пор мы, комсомольцы, так будем жить? Стыдно. Мы потеряли нашего товарища, жену Кирилла. Умерла она потому, что отец и мать Кирилла верили шаману больше, чем Бурнакину. Вот видите. Шаману больше доверия, чем доктору! Стыдно! Сколько еще эти шаманы будут мешать советской власти, мешать советским докторам работать? Долой шаманов! Долой их бубны, гисиолы и янгпаны! Долой всех сэвэнов! Мы сейчас организуем против них боевой поход, будем отбирать всех сэвэнов, соломенных, деревянных, каменных. Я помню, раньше, когда малмыжский поп приезжал, все прятали сэвэнов, и поп их не находил, но от нас не спрячешь. Мы с ними по-советски, по-комсомольски справимся. Все поняли, что я сказал?

— Понятно, — неуверенно ответило несколько голосов.

— Нет, не понятно! — воскликнул Почо, младший сын Холгитона. — Непонятно. Как я пойду против матери и отца старого? Каждый знает, что в каждом сэвэне по одной болезни матери или отца. Как я возьму этих сэвэнов, как сожгу, как накликаю беду на старых родителей? Ведь к ним возвратятся все болезни. Нет, сам я не трону этих сэвэнов.

— Ты не комсомолец! Если ты веришь шаманам, а сэвэнов делали шаманы, ты не комсомолец! — грозно закричал Хорхой.

— Комсомолец не комсомолец, все равно не трону.

— Кто лучше тебя знает, где спрятаны сэвэны? Никто. Потому ты сам должен их вытащить.

— Чужие вытащу, а своих родителей — не трону…

Молодые няргинцы примолкли, многие теперь только поняли, какую беду могли они навлечь на людей, болезни которых надежно охраняли сэвэны; у некоторых старых людей по десятку насчитывается этих сэвэнов. Да и у самих комсомольцев имелись собственные сэвэны.

— Струсили? Чего молчите? — обратился Хорхой к притихшим молодым людям. — Выходит, когда мы вступали в комсомол, то обманывали, верили в эндури, в шаманов и пролезли в комсомол? Ну, пойдете громить сэвэнов? Или мне с Шатохиным и Киркой идти?

— Не горячись, дай людям подумать, — сказал Кирка.

Долго молчали комсомольцы. Хорхой не мог усидеть на своем председательском месте, стал нервно расхаживать возле стола.

— Хорхой, я предлагаю так, — наконец начал Нипо. — Эти болезни, что в сэвэнах, говорят, сразу возвращаются к болевшим, как только что случится с сэвэнами. Я предлагаю сперва проверить, правда это или нет. Возьмем сейчас чьего-нибудь сэвэна и сожжем и будем наблюдать, заболеет хозяин или нет.