Александр Золототрубов - Тревожные галсы

«Успокаивает меня, — подумала Наташа. — Будь Сереже легче, адмирал не сидел бы здесь».

Сестра открыла дверь палаты, и Наташа вошла. Сергей лежал на койке весь в бинтах. Дышал тяжело и неровно. Она присела рядом с койкой на стул. Сердце гулко забилось.

— Сергей, это я, Наташа... — Она сказала это тихо, очень тихо, но Сергей услышал ее.

Он протянул ей руку и ощутил тепло ее ладони. Она припала к его груди:

— Сережа, что с тобой, милый? — И она горько зарыдала.

— Наташа, чего ты? — Иссохшие губы Кесарева шевельнулись в страдальческой улыбке. — Живой я... Я тебя ждал... Ты прости, я тогда обидел тебя...

Она не ответила, слезы душили ее, она то и дело вытирала их платком.

— Не плачь, Наташа... — голос у Сергея сорвался. — Я люблю тебя. Очень люблю... В глазах у меня темно, но я все вижу. Вот ты сидишь рядом. Я вижу твои глаза... А сына не вижу. Где он, мой сын?

— Успокойся, милый, сын жив, здоров, все про тебя спрашивает, говорит, чтобы я увезла его к папке на море... — Наташа почувствовала, как в горле шевельнулся комок, и умолкла, вытерла платком глаза и хотела было позвать сестру, чтобы принесла ей воды попить, но тут же раздумала. Она не желала, чтобы ее видели плачущей. Не зря же дежурный врач сказал ей «только без слез».

— Я перед тобой честный, Наташа... — вновь заговорил Сергей. — Ты не думай, что я тут развлекался с Верой. Не думай... Она хищница, Вера. Отец ее капитан Серов — душа-человек, себя не пощадит, если кому надо помочь. На борту его судна я разоружал мину, а он так и не покинул капитанский мостик. Говорит, я капитан и не могу бросить свое судно. Он — не мог, а разве я, Наташа, мог оставить мину такой, какой она была? Один я пострадал, а могли пострадать сотни. Ты не веришь? — Он смотрел на жену, видел ее лицо, глаза, и не верилось ему, что она рядом, что приехала, что он слышит ее голос. Вот только зря она плачет. И почему вообще она плачет? Ну, задело его осколком, так что же? Есть на флоте ветераны, которые не раз были ранены на фронте, но живут и поныне. И он, Сергей, поправится. Полежит с неделю и вернется на корабль.

— Я выпишусь из госпиталя и покажу тебе свой корабль, — вдруг заговорил Кесарев. — Ты еще не была на «Бодром». Но я покажу тебе наш корабль. Скляров хоть и строгий, но теплота в нем есть. Он тут был у меня. Он и сказал, что ты приедешь, что любишь меня. Ведь любишь?

Она беззвучно прижалась к нему щекой, сказала тихо, словно боялась, что ее услышат другие:

— Люблю ли? Эх, Сереженька, мой дорогой... Да как же можно не любить, если я сына тебе родила! Я гордая, ты прав, но я не могла скрыть своей к тебе любви. Я даже маме постыдилась сказать, что мы поссорились.

— Тебя кто-нибудь встречал? — спросил Сергей.

— Да... — смутилась она.

— Кто?

— Твой командир.

— Скляров?

— Да...

Она не привыкла говорить неправду, но теперь у нее другого выхода не было. Наташа прекрасно понимала, что Скляров не мог бросить корабль, видно, ему сейчас не до нее. Но она верила, что к ней он относится с уважением, и, чтобы не волновать мужа, сказала неправду. Сергею стало немного легче, он повернулся на правый бок и смотрел на нее с каким-то умилением. Она не знала, о чем он думал в эту минуту, но ей было приятно, что муж глядит на нее так пристально. Не видел ее долго, потому и глядит...

— Я глупая, Сережа... — Наташа усмехнулась, немного придя в себя.

— Отчего?

— Бросила тебя и уехала. Ведь, правда, глупо поступила?

— Я бы тоже так сделал, если бы ты меня обманула, если бы нашла себе другого, — жестко сказал Сергей. — То, что сделал я, — это, Наташа, подло, и, если можешь, прости...

— Уже простила... — Она поцеловала его в губы и ужаснулась, как они были холодны. Но ему об этом не сказала, только взяла стакан, в котором была теплая вода — сестра приносила ему, чтобы запил таблетку, — и предложила Сергею выпить. — Тебе будет еще лучше, ну?

Он отпил несколько глотков, лег на спину.

— Что ж, может, это и лучше, что меня шибанул осколок. В наказание за все то плохое, что я тебе сделал...

— Помолчи, милый... — Она встала, заходила по палате, но тут же снова присела. — Я не умею хитрить или лукавить. Я правдива, Сережа... Я и не переставала тебя любить. Просто я рассердилась и уехала. Я надеялась, что ты за мной приедешь...

— А я пошел к Вере, — перебил он жену. — Я пошел к ней, чтобы утешить свое горе. Я думал, что она меня любит. Но я ошибся, и мне было больно, что меня обманули. Я знаю, тебе неприятно слушать все это, но я хочу, чтобы ты знала правду. Я никогда не кривил душой и хочу, чтобы ты это знала... — Он перевел дыхание и вновь продолжал: — Я все сказал Вере — и о твоем письме, где ты писала, что больше ко мне не вернешься, что сына воспитаешь сама, и о том, что я оказался недостойным отцом, и о том, что просила выслать твои и вещи сына... Я даже дал Вере прочесть твое письмо. И что же? Вера вдруг сказала, что она меня не любит и никогда не любила. Она еще сказала, чтобы я поехал к тебе и покаялся...

— И тебя это обидело? — тихо спросила Наташа.

— Нет, не это меня обидело. Я знал, я верил, что рано или поздно, но ты меня простишь. Меня обидело то, что я стал Вере в тягость, что она заговорила о своем муже: любит его, собирается уехать с ним в Ригу, где родилась. А я-то знал, чувствовал всем своим существом, что Борис Алмазов нужен ей до поры до времени... Получит в Риге квартиру, уйдет в дальний поход, а Вера пойдет по рукам мужчин... Она плохая, Вера, я стыжусь, что не мог распознать ее раньше. И если хочешь знать, капитана Серова жаль мне до глубины души.

Наташа возразила ему, мол, не такая уж плохая Вера, как ему кажется. Услышав это, Сергей хотел было приподняться на руках, но Наташа тут же уложила его голову на подушку: не надо перенапрягаться, волновать себя, после операции каждому больному полагается лежать тихо и мирно.

— Эх, Наташенька моя, зорька ясная... — Сергей кашлянул. — Хищница твоя Верушка. Краб пятнистый... Акула зубастая... Она прямо сказала, что жалела меня, что ей захотелось украсть меня у тебя, и она этого добилась. Может быть. Можно украсть вещь, но сердце мое она не украла...

В это время в палату вошел дежурный врач. Он пристально посмотрел на Наташу, на его круглом, как блюдце, лице появилась добродушная улыбка, и он тихо сказал:

— Извините, но больному надо полежать одному...

Наташа наклонилась к мужу, поцеловала его в щеку, потом также молча поднялась и уже в дверях кивнула ему:

— Я еще приду, Сережа. Отдыхай, набирайся сил. Я еще приду... — И тихо прикрыла за собой дверь.

Она вышла из госпиталя и только тогда взглянула на часы — без десяти двенадцать. Время обеда. Куда ей податься? Конечно же, надо пойти в гостиницу, попросить себе номер, уложить вещи, отдохнуть с дороги. Она шла по улице неторопливо, поглядывая по сторонам. Почти пять лет прожила она в этом приморском городе. По этой улице она не раз прогуливалась с Сергеем, не однажды провожала его на корабль. А вот там, у причала, где высился обелиск героям артиллеристам, она рассказывала ребятам своего класса о подвиге моряков. «А чего это я иду в гостиницу? — вдруг спросила она себя. — Я пойду к себе домой. У меня ведь есть квартира. Небось, Сергей все время был на корабле, и цветы увяли, комната не убрана... Эх, Сережа, и зачем ты взялся за эту мину!..»