Сергей Петров - Память о розовой лошади

— Отыщи, пожалуйста, куда Аля затолкала старые Надичкины пеленки, ну, те — байковые. Я их хочу на портянки использовать, — заторопила мать бабушку и пояснила: — Мы сегодня почти весь район на субботник подняли. Поедем по ближайшим колхозам убирать картофель. А то пропадет — некому его там убирать.

Со страшной силой меня потянуло поехать с матерью.

— Возьми меня с собой, — попросил я.

— Да что ты? Нам придется пешком по грязи далеко идти, — отмахнулась мать. — Еще неизвестно, где ночевать будем. Расплачешься, что я с тобой тогда делать буду? Опозоришь меня перед народом.

— Ну, мама, чего это ты?! — возмутился я. — Ничего я тебя не опозорю.

— Правда, что ли, не опозоришь? — задорно спросила мать.

Бабушка крикнула из комнаты:

— Не играй, Ольга, с ребенком! Знаешь ведь, что нельзя его брать, так для чего играешь?

Рассмеявшись, мать ответила:

— Не буду, ладно. Хотя, между прочим, мама, не такой уж он и ребенок, каким тебе кажется. В его возрасте есть ребята, которые и на заводах работают и даже, между прочим, воюют. — Внезапно она резко вскинула голову и, посерьезнев, внимательно посмотрела на меня, словно только сейчас сообразила, что ведь и верно, есть такие ребята. — Знаешь что?.. А ведь я, пожалуй, тебя возьму.

Бабушка ахнула:

— Ольга!..

Но мать уже все решила и твердо сказала:

— Ничего. Пусть потрудится, — и задумчиво повторила: — Действительно, не такой уж он и маленький.

Постояла посреди комнаты, ухватившись рукой за подбородок, тихо проговорила:

— Во что только тебя обуть? Утонешь в ботинках-то... Да и под штаны тебе грязи набьется, все ноги промочишь... Во что? Во что? — И, сообразив, встрепенулась, щелкнула пальцами: — Ура... Придумала.

В буфете, в пузатой бутылочке из темного стекла, хранилось немного рыбьего жира. Намочив им кусок ваты, мать обильно смазала мои ботинки, велела надевать их и старые брюки, а сама достала два индивидуальных пакета с бинтами.

Покачав пакеты на ладони, она с сожалением посмотрела на них — уж очень мать берегла эти бинты — и решительно сказала:

— Ах, да... Ради такого случая, — она с треском разорвала один за другим оба пакета.

Очень ловко, ровно и плотно, мать в несколько слоев забинтовала мне ноги поверх брюк от ступней до колен.

— Теперь ты у меня как солдат в обмотках, — она совсем развеселилась. — Только у солдат обмотки темные, а у тебя белые. Всего и разницы-то, зато никакая грязь под штаны не попадет.

Пока мы шли до райкома партии, прохожие на улице оглядывались на меня с недоумением, я обостренно ощущал их взгляды и всю дорогу смущался и краснел. Но мать успокаивала:

— Не обращай внимания. Ты же знаешь, что так надо для дела.

По дороге она ни разу не предупредила меня, чтобы я не хныкал, если будет тяжело, не сказала ничего назидательного, и это доверие потом придавало мне сил и упрямства.

Райком партии находился в угловом двухэтажном доме веселого розового цвета, померкшего в тот день от хмурой погоды, от изредка падавшего мокрого снега. Еще издали я увидел, что обе улицы у райкома прямо-таки затоплены людьми, а затем мы с матерью нырнули в толпу, как в водоворот, понесший нас куда-то в сторону. Мать крепко ухватила меня за руку и потащила к дощатому забору между домами: там людей было меньше.

Так, прижимаясь к заборам и домам, мы добрались до райкома.

Внезапно из толпы прямо на нас вынырнул Иннокентий Петрович, секретарь райкома, приезжавший к нам, когда мать болела, и показывавший фокусы с бутылкой и со спичечным коробком. Был он в старом ватнике и в разношенных грубых сапогах; на голову он надел потрепанную кепку с поломанным козырьком, и она придавала его круглому лицу с узкими глазами хитроватый вид, словно он и сейчас собрался показывать фокусы.

Но секретарь райкома строго прикрикнул:

— Ольга Андреевна, а ведь это именно вас я высматриваю. Заждался, заждался... Вам давно пора собирать своих людей. Вы возглавите группу товарищей с табачной фабрики, — тут он увидел меня и удивился. — А это еще что такое?

— Мой сын, — сказала мать.

— У меня память пока не отшибло, знаю, что ваш сын, — недовольно ответил он. — Но... Ольга Андреевна, а вы часом не забыли, что вам, по всей видимости, километров десять от станции придется идти пешком?

— Ничего, он у меня крепкий, — мать усмехнулась. — Поможет мне проводить партийную работу.

Иннокентий Петрович посмотрел на меня долгим взглядом и хотел что-то добавить, но заметил, как я судорожно ухватился двумя руками за руку матери, боясь, что отошлют домой, и промолчал — лишь укоризненно покачал головой.

Мать подошла к ближайшему дому, взобралась на деревянную скамейку у ворот.

— Товарищей с табачной фабрики прошу собираться сюда! — закричала она и подняла вверх руки.

Она кричала и хлопала над головой в ладони. С других сторон послышались похожие возгласы, и люди, прислушиваясь к ним, поутихли; на улицах у райкома стало свободнее — толпа распалась на отдельные группы, тесно сбивавшиеся возле райкомовских работников.

У скамейки, на которой стояла мать, сгрудилось человек пятьдесят. Когда люди перестали подходить к группе, мать громко сказала:

— Пора идти, товарищи, а то опоздаем на поезд, — и спрыгнула на землю.

Все потянулись за нею, и тут на меня обратил внимание хмурый мужчина с усталым лицом и с котомкой из старой, заплатанной, пожелтевшей наволочки, подвязанной скрученными в жгут бинтами. Он сказал мне раздраженным тоном:

— А ты это чего сюда затесался? Иди, иди отсюда. Домой иди или гулять.

Мать на ходу глянула на него через плечо и коротко пояснила:

— Это мой сын. Он с нами.

— Да-а?.. — удивился мужчина и с любопытством посмотрел на нее.

Трамвай довез нас до вокзала, а дальше мы минут сорок ехали в пригородном поезде, в старом вагоне с деревянными скамьями, затертыми до жирного блеска.

Вышли на пустынной станции, и там со ступеней вагона пришлось прыгать в густую липкую грязь. Сырой ветер в городе, среди домов, казался слабым, но на открытом месте набрал силу — желтые лужи на станции и на скользкой дороге рябили; от ветра у меня сразу заслезились глаза.

Дорога терялась далеко в комковатом черном поле, местами присыпанном снегом. И уже совсем вдали, за полем, темной массой проглядывался лес — не сразу и сообразишь, лес ли это или на горизонте так сильно сгустились сумерки.

Махнув в ту сторону рукой, мать сказала:

— Нам надо туда — за тот вон лесок. В ответ послышались выкрики:

— Да что это такое, пёхом в такую даль идти?!

— Не могли транспорт хоть какой-никакой организовать!

— А дальше-то, за леском, небось еще вдвое больше идти?!

Не только мужчина с котомкой из наволочки был усталым и раздраженным, но и многие в группе: все пришли к райкому сразу после работы. Мать нахмурилась, но пересилила себя и с веселым недоумением широко развела руками: