Сергей Петров - Память о розовой лошади

Впрочем, уже следующим летом оказалось, что делал он все это зря: дом, как и другие дома вокруг, подключили к отопительной и газовой системам больших домов.

Теперь дому, и раньше хорошему — просторному, крепкому, под железной крышей, — цены не было. Но в семье ко всему этому отнеслись равнодушно.

Осенью жена стала жаловаться, что у нее болят ноги. Приходя с работы, она обивала у крыльца грязь с ботиков и вздыхала:

— Ой господи, полтора часа добираться домой — сил никаких не хватает.

Вечером она дольше обычного отдыхала на тахте, положив на подушку ноги, чтобы от них отлила кровь.

— Думай, Андрей, как хочешь, но нам надо переезжать в город, — в одну из таких минут твердо сказала она. — Куда это годится — такую уйму времени тратить туда-сюда на разъезды. У меня работы много. Скоро вот предстоит защита докторской диссертации. И вообще, честное слово, мне теперь как-то неудобно, что живем мы в каком-то собственном доме.

Оттолкнув ногой подвернувшийся на пути стул, Андрей Данилович молча вышел из комнаты, но в коридоре его перехватила слышавшая все теща и подлила масла в огонь:

— Изверг ты какой-то, ей-богу. — И выпалила: — Частный собственник!

В те годы как раз развертывалась кампания против частных собственников: тех людей по соседству, которые держали коров, заставили сдать этих коров на мясо, и молоко пришлось теперь покупать в магазине; к магазинному Андрей Данилович долго не мог привыкнуть.

С тещей он надолго перестал разговаривать.

А пустырь застраивался. Сначала дома кучно поднялись в дальнем конце его, потом разошлись в стороны, и перед закатом от высоких зданий напротив чуть ли не до самого палисадника вытягивалась тень.

По выходным дням вся семья завтракала в одно время. Обычно веселыми и долгими были эти завтраки, а теща обязательно готовила что-нибудь вкусное, и на столе появлялись то блюдо с мясистыми треугольниками беляшей, еще не остывших после сковородки, с пузырьками масла на румяных корках, то пирог с карасями, то тонкие, почти прозрачные блины...

Но в ту зиму он и за общим столом чувствовал себя одиноким.

Однажды в воскресенье жена сказала:

— Слышал интересную новость, Андрей? Говорят, в центре города, совсем близко с больницей, собираются строить какой-то новый, экспериментальный дом с очень удобными квартирами...

— Слышал. — Андрей Данилович почувствовал боль в сердце. — Так что?

Вера сказала решительно:

— А то, что если мы оба с тобой захотим, то нам никто не откажет в получении в этом доме квартиры.

Он со стуком поставил на стол тяжелую кружку с кофе.

— Опять за свое. Я же говорил...

— Знаем, знаем... Слышали. Ты в этом доме каждый гвоздь заколачивал. Но почему ты только о себе думаешь? Я устаю, у меня работы много. Да и вообще как-то даже уже неловко становится: собственный дом, куры... Вечно ты в земле роешься. Атавизм какой-то, честное слово...

— Не так уж и много я в последнее время в саду работаю, запустил все.

— Ой, папа, что ты говоришь, — вмешалась дочь. — Как с работы возвращаешься, так сразу в сад или в сарай свой, в погреб. Ходишь по саду или сидишь там, в сарае-погребе, пока не стемнеет. Весной, когда мы с Риткой к выпускным экзаменам готовились, ты взял да и развел под самым окном костер и в огонь старой резины набросал: насекомые какие-то на твою грушу напали.

— «Насекомые», — передразнил он дочь. — Шелкопряд — знать надо! В саду почти живешь.

— Пускай шелкопряд. Ну и что, что не знаю? Зато потом от твоего дыма у меня три дня голова болела. А Ритка спрашивала меня: твой отец что, частный собственник? Куркуль?

Андрей Данилович возмутился: сговорились они все, что ли?

— С Риткой твоей еще буду цацкаться. И не с тобой разговариваю вовсе.

Но остановить дочь было трудно.

— Съездил бы к маме в клинику и посмотрел, сколько к ней на прием больных женщин каждый день приходит. Она же в городе лучшим специалистом считается... Неделями к ней приема ожидают.

— Что ты все высовываешься?! — прикрикнул Андрей Данилович и засопел. — Удивительно! Когда строил дом, то думал, что в нем будут жить и мои дети, и внуки...

Жена осторожно дотронулась пальцами до его руки:

— Успокойся, Андрюша. Все же ведь это несерьезно, сам посуди: город строится, у нас под окнами уже большие дома стоят... Зачем же нам мучиться, спорить? Или думаешь, персонально твоим внукам дом оставят? Нет, все равно снесут его — рано или поздно.

Сын, вихрастый, сильно вытянувшийся в последнее время и раздавшийся в плечах, засмеялся:

— Да кому он нужен — дом? Лично мне собственный дом не нужен. Закончу вот институт и уеду в Новосибирск или в Обнинск. Экономисты везде нужны.

Они его словно взяли в клещи.

— Ты, — бешено посмотрел на сына Андрей Данилович, — сиди и молчи, а то возьму вот вожжи и выпорю!

— Какие еще вожжи? — изумился сын.

А Соня рассудительно сказала:

— Ой, папа, ну что ты так часто взрываешься? Холерический у тебя характер. Часто кричишь по пустякам, грозишься, уж лучше бы и правда ударил. Еще в детстве, помню, я твоих этих вспышек побаивалась и все к маме в кабинет пряталась.

Это было новостью. Андрей Данилович, прищурясь, посмотрел на дочь, подумал и решил: «Врет она все».

Потом отвернулся к окну.

За стеклом гнулась ветка груши, отяжеленная пухлым комом снега. Сад, съежившийся за зиму, проглядывался далеко, на деревьях мягко искрился снег, но и под ним отчетливо угадывались суставчатые бугры прививок на яблонях. Таких бугров, величиной с кулак, на многих деревьях насчитывалось больше чем по десятку: от первых, трогательно-тонких яблонь, привязанных к колышкам, остались, пожалуй, лишь корни да мощные стволы, а вообще-то на всех ветках новые сорта — привитые. «И чего я все годы возился с садом? Кому это надо? Что я хотел доказать?» Но тут же, представив, что не было бы рядом сада, почувствовал пустоту в душе, скуку и, больше того, нежелание жить.

— Сада вам, что ли, не жалко? — сказал он.

— Под сад можно взять участок земли за городом, как все люди делают, — спокойно посоветовала жена.

Он резко повернулся к ней:.

— Ты хоть немного представляешь, что значит вырастить взрослый сад? Может, мне на другой сад и жизни теперь не хватит. Да и что интересного можно в саду вырастить, если не работать в кем каждый лень.

— А что ты здесь такого интересного вырастил?

— Ты так считаешь? — покраснел он.

За окном неожиданно сорвался с ветки ком снега, рассыпался в воздухе, и ветка выпрямилась, царапнув по стеклу; вздрогнув, Андрей Данилович резко поднялся на ноги, уронив стул.

— Никуда я отсюда не уеду! — выкрикнул он. — Так и знайте! Дом, надеюсь, не снесут до моей смерти, а там делайте что хотите.

Всю неделю он ни с кем не разговаривал. Ходил злой и хмурый — не подступись. Обиженно думал о том, что ведь дом так выручил семью в свое время, и не только дом, а те же куры, огород, разбитый в дальнем конце сада, — от них тоже бывал какой-то прок.