Антонина Коптяева - Дерзание

О его домашней драме Лариса не знала. Алеша почему-то боялся проговориться и ни словом не обмолвился о разрыве Ивана Ивановича с Варей. Софья тоже ничего не знала: ее коллега Григорий Герасимович Решетов помалкивал, как и Алеша. Но этот взрослый мужчина надеялся еще на примирение супругов.

«Ну в самом деле, чего ради они разошлись?» — думал Решетов.

Со стороны и впрямь непонятно. А Иван Иванович жаловаться был не охотник, мрачнел, худел, но молчал да работал, не щадя своих сил.

«Сладим ли сегодня?» — снова мысленно спросила его Софья, когда он, засучив рукава выше локтей, энергично тер мягкой щеткой большие свои кулаки и ладони: готовился к операции.

Кругом суетились люди в белом: сестры, врачи, студенты, санитарки — день клиники был заполнен обычной работой, а для Наташи Коробовой наступил решающий час жизни.

«Удастся ли мне сегодня подойти к опухоли? В прошлый раз я только успел убедиться в том, что она есть и находится в глубине мозга. Какая она? Смогу ли я удалить ее и перенесет ли Наташа операцию?»— думал Иван Иванович. По его лицу и по тому, как отрывисто он давал приказания ассистентам, Софья поняла, что он нервничает, и тревога еще сильнее овладела ею.

Но чем больше она тревожилась, тем собраннее и энергичнее становилась, зорко следя за всеми приготовлениями к операции, за тем, как давали наркоз и вливали в вену препарат, снижающий кровяное давление; заглядывая под край простыни, прикрывающей изголовье, ловила слабое дыхание больной, то и дело брала ее запястье, отсчитывая пульс.

Давление быстро падало. Было сто двадцать, а вот уже девяносто, восемьдесят, семьдесят…

«Ой! — пугалась Софья. — Раньше такое на операционном столе считалось почти катастрофой. Мы прекращали операцию и делали переливание крови, когда давление падало до шестидесяти, а сейчас хотим начать…»

Она пытливо посмотрела на Аржанова: как он?

Иван Иванович был очень бледен, но казался спокойным. Можно ведь быть бледным и от бессонницы, и от чрезмерной ежедневной усталости!

«Когда он был на курорте? — пришла Софье неожиданная мысль. — Ездит ли он на курорты-то? Люди каждый год подлечиваются, отдыхают… Иные умудряются два раза в год получать путевки, а профессору Аржанову все некогда. То сам учится, то жену учит. Кстати, что-то давно ее не видно в клинике…»

И Софья снова заглядывала под край простыни, закрывавшей Наташу до операционного поля, где начал действовать профессор Аржанов, в самом деле ни разу в жизни не побывавший на курорте.

Если бы сейчас кто-нибудь умудрился спросить его, когда он был в Крыму или на Кавказе, то хирург воспринял бы это как вопрос: не бывал ли он на Луне?

Он шел по старому следу, открывая знакомое ему «окно» в голову Наташи.

Странно: обычно во время операции он помнил только одно, что перед ним живой человек, которого надо всемерно щадить, но совершенно отвлекался от личности больного. А сейчас в его глазах неотступно стояла сама Наташа, не та, что сегодня лежит на столе, а прежняя мужественная девушка, потом мать двух детей, та Наташа, из-за которой Варя Громова нанесла ему страшный удар. Разрезан скальпелем подковообразный рубец, оставшийся на голове от прошлой операции. Отслоив снова приросшую надкостницу, Иван Иванович обнажил края старого пропила. Местами только кожа прикрывает небольшие дефекты в черепе. Ведь часть кости была удалена тогда из-за начавшегося отека и выбухания мозга. Открыв просверленные в прошлый раз отверстия, профессор взял две специальные лопаточки, вставил их и, опираясь, как на рычаги, на косые края пропила, осторожно приподнял костный лоскут, еще не сросшийся с черепом, и откинул его, точно ставень на старой кожной ножке.

Теперь перед ним предстала уже потревоженная им однажды твердая мозговая оболочка. В прошлый раз он не смог ее зашить — нельзя было натянуть на быстро выбухавший из раны мозг, — и подложил под нее прозрачную фибриновую пленку, сделанную из плазмы крови.

Оболочка снова вскрыта и отведена в стороны на нитках-держалках. Ниже опять след недавнего оперативного вмешательства — бороздка в мозгу. Тогда Иван Иванович собственными глазами успел увидеть в глубине тело опухоли, но лишь на миг: страшный враг нейрохирургов — отек мозговой ткани — начал стремительно наступать на него, и профессор отступил. Что будет сейчас? Сейчас отступление — смерть Наташи.

Пока мозг не напряжен и заметно пульсирует. Убедясь в этом, Иван Иванович переводит дыхание. Но через минуту-другую Софья Шефер увидела, как взметнулась и полезла вверх его щетинистая бровь. Что он там нашел? Широко открытыми глазами Софья следит за рукой хирурга с зажатым в ней пинцетом, на кончике которого кусок опухоли. Неужели злокачественная? Сестра подхватывает на марлевую салфеточку поданное ей для анализа и быстро уходит в лабораторию. Прошлый раз даже пробу взять не удалось.

Вот и вскрыли, добрались до опухоли… Какая бы ни была, а по размерам она теперь огромна, как же вынуть ее через узкий просвет и как отделить? Если злокачественная, то расползлась в мозгу точно плесень…

У больной нарушается работа сердца.

Софья, сразу отключась от своих тревожных мыслей, даже не говоря ничего хирургу, чтобы не отвлекать его внимания, принимает нужные меры. Кровяное давление у Наташи снижено наполовину, но не от этого ей стало плохо: температура у больных, получающих на операционном столе тот препарат, не падает, они не холодеют, как при гипотермии, даже не бледнеют, а если операция под местным обезболиванием, то они еще и разговаривают с хирургом, сообщая ему о своем состоянии. Наташа вообще очень ослабела за последнее время.

Софья и врач, следящий за вливанием физиологического раствора, восстанавливают сердечную деятельность больной и только после этого замечают оживление в операционной: опухоль не злокачественная!

Софья даже громко всхрапнула от радости и, сконфуженная, снова посмотрела на Аржанова.

Но что с ним? Пот пробился горошинами на его висках, глаза прищурились, точно от боли. На белом халате и даже на колпаке красные пятна от брызнувшей крови. Теперь всхрапнул и заурчал отсос.

То, что опухоль не злокачественная, уже забылось, началось угрожающее кровотечение. Где-то в глубине мозга лопнул крупный сосуд. Ведь опухоль приходится удалять по частям: она огромна, а просвет для сложнейшей, тончайшей работы так мал! Распахнуть его шире нельзя, ведь ход проложен на глубине через кору головного мозга, где на каждом миллиметре поля расположены центры управления деятельностью человека. Затронь один — паралич ног или рук, повреди другой — лишишь человека речи…

Растет количество кусков, извлеченных из мозгового колодца, и все усиливается общее напряжение в операционной. Минуты складываются в час, другой. Третий час на исходе, и кое-кому из студентов кажется, что это никогда не кончится.