Анатолий Рыбин - Люди в погонах

Поговорив еще немного с матерью, Наташа снова позвонила в аэропорт. На этот раз она опросила как можно спокойнее:

— Скажите, пожалуйста, с востока самолеты идут без задержки?

Мужской голос также спокойно ответил, что бывает всякое, что дать точный ответ можно лишь, зная номер маршрута.

Наташа опустила трубку и долго сидела, не снимая с нее руки, Анастасия Харитоновна хотела что-то спросить у дочери, но только покачала головой и вышла на кухню.

Прошло еще три дня. Людочка стала понемногу поправляться. От Сергея же не было никаких вестей. Наташа сама дважды ездила в аэропорт, объясняла положение, показывала телеграмму, и каждый раз ей отвечали: не волнуйтесь, вероятно, задержался из-за плохой погоды. Но разве могли успокоить ее эти слова, когда в голову лезли самые ужасные мысли.

То ей представлялось, как подхваченный бурей самолет одиноко блуждает в густых серых облаках и никак не может из них вырваться. То вдруг чудилась длинная полоса черного дыма над лесом. То что-то еще более страшное. Она ругала себя: «Какая же я глупая, терзаю сердце разными пустыми выдумками». Но избавиться от них не могла.

Наконец от Сергея пришла телеграмма. Принесла ее пожилая женщина поздно вечером, когда дети уже спали. Наташа взглянула на первые слова, и руки ее вдруг упали на стол.

— Ничего не понимаю. Совершенно ничего, — растерянно прошептала она. Потом снова склонилась над телеграммой и стала читать вслух:

— «Побывать Москве невозможно тчк Подробности письмом Сергей».

— Нет, я решительно ничего не понимаю. «Вылетел самолетом, встречай». А теперь побывать в Москве не может. Какой-то заколдованный круг. Я с ума сойду от этих загадок.

Она опустилась на диван и стиснула голову ладонями.

Подполковник Мельников лежал на верхней полке мягкого вагона и безучастно смотрел в окно. Мимо бежали хмурые леса, серые склоны гор с желтыми прожилками извилистых вымоин и бурными потоками мутных речек. Крупные дождевые капли бились об оконное стекло и медленно сползали вниз.

Мельников устало повернулся к стенке и закрыл глаза. То, что произошло за эти несколько дней, уже невозможно было поправить. Оставалось терпеливо качаться в вагоне, слушать монотонный перестук колес и ждать, когда притащит тебя поезд на незнакомую степную станцию. А Москва, встреча с Наташей, детьми отодвигалась далеко в сторону. Никак не предполагал Мельников, что подстережет его над тайгой такой нелепый случай, разрушит все планы, измучает и бросит на полку вагона.

Самолет, на котором летел Мельников, над тайгой попал в большую зону грозовых туч. Летчик попытался обойти тучи стороной, но не смог. При посадке на какой-то еще не достроенный запасной аэродром самолет получил повреждение. Несколько суток пришлось Мельникову пробираться через глухие таежные заросли до ближайшей железнодорожной станции.

На станцию пришел поздно вечером злой, усталый, грязный. Три часа ожидал поезда. Погода не прояснялась. По-прежнему лил дождь, шумел в кедрах ветер.

Поезд пришел в полночь. Он вынырнул из-за поворота, залил белым ярким светом рельсы, дощатую платформу и желтое здание станции. Никогда Мельников не ожидал его с таким нетерпением, как в этот раз. Добравшись до теплого купе, он быстро сбросил мокрую шинель, разулся и, закутавшись в чистые простыни, заснул крепко, будто после тяжелого боя.

Рано утром на одной из станций он дал Наташе телеграмму и теперь лежал, прислушиваясь к глухому постукиванию вагона. Все, что было пережито за эти дни, казалось каким-то тяжелым сном. Хотелось ни о чем не думать, но мысли сами собой лезли в голову, тревожили, злили.

В душе у Мельникова все еще продолжалась борьба, которая началась в тот день, когда майор из отдела кадров предложил ему батальон охраны. Конечно, проще всего было бы согласиться, а уж потом, на месте, как только появилась бы возможность, попроситься в другую линейную часть, тоже где-нибудь под Москвой. Но сделать это Мельников не мог. Не мог, во-первых, потому, что не хотел больше откладывать и без того невероятно затянувшуюся работу над рукописью. Во-вторых, он хорошо знал: чтобы перебраться потом из батальона охраны в другую часть, ему пришлось бы опять писать рапорт и уж непременно ссылаться на свои записки. А это как раз и было самым мучительным для Мельникова. Не желал он, чтобы кто-нибудь подумал о нем с ехидством: «Вот, мол, сочинитель объявился. Напишет чего или нет, а внимания требует». Потому-то и начальнику академии отвечал он всегда сдержанно: «Похвалиться пока нечем» или «Показывать еще рано». Правда, когда он сидел в самолете и надеялся сэкономить время для Москвы, у него была мечта побывать и в академии, повидаться с генералом. «Повидался, называется, со всеми, — вздохнул Мельников, болезненно поморщившись. — Теперь хотя бы успеть приехать к новому месту службы без опоздания».

Больше всего Мельников жалел о том, что не написал жене раньше о своем решении служить в части, которая находится где-то на юге Урала. Надеялся на встречу. При встрече он, конечно, поговорил бы обстоятельно, сумел доказать, убедить. И все было бы проще, спокойнее. «Теперь в одном письме не объяснишь всего, — упрекнул он себя. — Да еще неизвестно, как отнесется к этому Анастасия Харитоновна».

Ему припомнился вдруг отъезд на Дальний Восток. Наташа перепугалась вначале, узнав эту новость, но вскоре успокоилась. В ней даже проснулось какое-то романтическое настроение. Ее влекла таинственность далекого путешествия. Но что делала Анастасия Харитоновна! Два дня она падала в обмороки и повторяла: «Чтобы я свою дочь, своего единственного ребенка из Москвы на край света да еще с маленьким ребенком? Не-е-ет, этого не будет».

Наташа перед отъездом всю ночь проплакала на диване, убеждая мать, что через несколько лет вернется опять, в Москву, что всем офицерам, побывавшим в отдаленных местах, разрешают служить там, где они пожелают. Говорил об этом и Сергей. Но Анастасия Харитоновна и слушать не хотела. Она сказала Наташе твердо и решительно: «Если уедешь, ты мне больше не дочь». Слово свое держала долго. На письма дочери не отвечала. Высланные дважды деньги возвратила со злой припиской: «Не нуждаюсь». Лишь спустя полгода Анастасия Харитоновна немного смягчилась. А когда родилась Людочка и родители выслали в Москву ее фотокарточку, тут уж Анастасия Харитоновна совсем подобрела.

«А что скажет она теперь, когда узнает о новом моем назначении? — подумал Мельников. — Обман. Оскорбление материнского чувства. Да, так и скажет. А может, и нет?»

Поезд мчался вперед. Похрустывали суставы рельсов. Свистел ветер в решетке вентилятора. Убегали назад леса, горы, мелькали поселки, станции.