Николай Воронов - Макушка лета

— Невинное. Бессовестно держать книгу без пользы. Горький как поступал? Прочел — подарил. Презираю частнособственничество библиофилов. Между прочим, нас с Маратом мальчик подтолкнул... На Волге. В санатории. Он пришел из деревни с отцом, с пасечником. Марат сдружился с пасечником. Печень у Марата болела. Пасечник снабжал его пергой. Побыли они у нас. Вернулись в деревню. Мальчик и спрашивает: «Пап, почему сейчас не раскулачивают?» — «Некого». — «А дядю Марата?» — «Нешто дядя Марат кулак?» — «Вон сколько книг! На сто человеков!»

— Усовестила.

— Инна Андреевна, мы с Маратом считаем, что без культа щедрости немыслимо создавать самих себя как истинных коллективистов. У Марата заместителем по быту и социологии — идеальный человек, Виктор Ситчиков. Между собой мы зовем его спасителем Байкала. Обязательно познакомьтесь.

Легкое ускользание собственной молодости я впервые заметила не по ухудшению самочувствия, а по той прохладце, которую стала обнаруживать к застольям. Я никогда не относилась к застольям как к возможности всласть пображничать, а как к поводу для духовного обмена, не ведающего жестокости, торопливости, скудоумия, взаимного недоверия, обманчивого согласия. В застольях, где царило любомудрие, возникал с к л о н к жизни твоих собеседников, а через них — к безмерной жизни человечества, И внезапно начался люфт в моей страсти к общению, следовательно, к любомудрию, которое помогает совершенствоваться, участвовать в общевозвышающих трудах народа, не оставлять тревог о судьбе планеты. Влечение к домоседству насторожило меня. Устала? Не рановато ли? Неужели под усталость загримировалось стремление освоиться в заслуженной роли созерцательницы? Хватит, мол, с тебя борьбы за справедливость, подошло подкрепление, оно полно свежих сил и иллюзий, что немаловажно, чтоб быстро не извериться, ты, мол, все превзошла и считаешь наивностью надежды на торжество благоразумия и добра.

Ускользание в одиночество — я не дала себе пристраститься к нему. Всякий раз как только начинает завораживать домашний покой, я избавляюсь от него в общении с друзьями.

В Желтых Кувшинках, когда Наталья отправилась на кухню, я подумала: «Как славно, что здесь очутился Марат! Преудивительно слушать Наталью! «Я — экзотическое существо...» Сейчас засядем до полуночи. Внимать всему, о чем будут говорить, и самой вдосталь пооткровенничать».

Но наша встреча закончилась через какой-то час: Наталье нужно было идти на смену, не куда-нибудь в поликлинику или в больницу — на завод, в цех, для работы на штампе.

— Когда я была девчонкой, папа неусыпно боролся, чтобы я не стала врушкой. Я любила приврать. Лгуньей, благодаря ему, я не сделалась. Подросла, и он отучивал меня от заемных интонаций, причесок, мод, идей: «Не будь штамповкой. Личность должна быть оригинальной». Милый папа, он не знает, что его дочь сделалась штамповщицей.

Волнуясь, удастся ли получить отдельный номер, я проследовала к стойке администраторов.

Блондинка, миловидная и белоблузочная, похожая на своих московских товарок, обрадовала меня:

— Номер? Сколько угодно! Но прежде я соединю вас с городской газетой.

— Устроюсь и позвоню.

— Срочно.

Жужжание наборного диска, и администраторша протягивает мне телефонную трубку. Я слушаю ответственного секретаря местной газеты. Дикторским голосом он извещает меня о поручении Гольдербитурера: не медля навестить автора «телеги» Ергольского, бывшего главного металлурга — он объявил голодовку, что и довел вторично до сведения нашего еженедельника. По словам ответственного секретаря, в городе переполох: случай беспримерный, притом с заслуженным человеком, имеющим звание кандидата технических наук.

Записываю адрес.

Иду к Ергольскому. Администраторша сказала, что его дом в новом микрорайоне, почти совсем рядом.

Оказалось, что это довольно далеко: спуститься покатым переулком среди рубленых домов, черных, отдающих красниной, пересечь овраг, а как выберешься на бугор, тут «башни» и «этажерки» микрорайона. Из оврага железобетонные дома — зубы разной ширины и высоты — производили впечатление слипшихся.

Гольдербитурер, склонный к заумным толкованиям зодчества, утверждает, что в зданиях как бы материализуются души людей. Неужели наши души столь же серы, железобетонны, низкопотолочны, как и дома, в которых, живем? В прошлом году я путешествовала по сельской, лесной, приречной Сибири глухоманных просторов. В темных избах, ничем не украшенных, живут люди, изумляющие внутренним благородством, красотой помыслов и семейных отношений. Нет прямой зависимости между зданиями и человеческой душой, особенно сегодня: большинство из нас не строит, не заказывает, а берет то, что дают.

Я спешила к Ергольскому, заранее испытывая неприязнь к его голодовке и к причинам, вызвавшим ее. Разумеется, сговор, расчетливый протест, стремление восстановить свое господство. Приходилось сталкиваться с вероломством, тонко действовавшим под видом справедливости.

В тревоге я торопливо всходила на холм, запыхалась. Я ничего не должна предопределять ни чувством, ни умом, если хочу быть справедливой, пока не вникну в суть борьбы между Касьяновым и Ергольским. Заведомо принимая сторону сильного, мы бессознательно соскальзываем в хорошо защищенную позицию, а после нам открывается собственное машинальное приспособленчество, за которое надо нести подчас не только моральную ответственность, но и по суду, как за преднамеренное преступление.

Еще издали я заметила у подъезда «башни» автомобиль цвета слоновой кости. То была «неотложка». Шофер рассматривал миниатюры в журнале «Индия».

— За кем «неотложка»?

— Деятель жирок спускает. К нему целый консилиум: терапевт, невропатолог, эндокринолог. И ты из врачей?

— Куда мне!

— Запросто могла бы. Работа не до пота. Пяток рецептов выучишь — и хва́тя, Катя.

— Жирок спускает? Почему?

— Вниз скатили. Не поглянулось.

— Слух идет — несправедливость.

— Допекли, может. Уловка, может. В крайность пускаются, когда душа не терпит. Старичок один делился со мной. Подлость кто сотворил, не наказали, потому как загладить сумел, концы в воду, но тот все равно поплатится. Имеется, сказывал, загадочная сила, она и подводит к возмездию. Я, мол, в точности не знаю, какая сила: божественная, космонавты ли из других вселенных, стало быть, звездное воинство за правду.

— К чему клоните?

— Этот-то, голодовка, ходу не давал молодому инженеру. Молодой у железа новые качества вызывал. Ковче чтоб, жароупорней, эластичней... Или как там? Старался заменять им цветные металлы. Они ведь дорогие против черных. Экономия намечалась. Металлург мешал, мешал, подсекал, подсекал... Результат получился — он бумагу в комитет по изобретениям. Себя туда включил, зама, начальника техотдела, главного энергетика. Хищники очень-то склонны к самоконтролю.